– Да-да, – несколько сконфузился статский
советник. – Приходилось слышать. Я и в самом деле не очень ясно представляю
себе деятельность т-тайной полиции. Как-то до сих пор не приходилось заниматься
революционерами, все больше убийцами, мошенниками и иностранными шпионами.
Однако, Станислав Филиппович, вы явно подводите меня к кому-то из офицеров
Охранки. К кому? Кто из них, по-вашему, имеет подозрительные связи?
Полковник еще с полминуты изображал всей физиономией
нравственные терзания, потом, словно решившись, зашептал:
– Эраст Петрович, дорогой, тут, конечно, дело отчасти
приватное, но, зная вас как человека исключительной щепетильности и широких
взглядов, не считаю себя в праве утаивать, тем более что дело особенной
важности, пред которым блекнут все частные соображения, каковые… – Тут,
несколько запутавшись в грамматике, Сверчинский сбился и заговорил проще. –
Я располагаю сведениями, что подполковник Бурляев поддерживает знакомство с
некоей Дианой – это, разумеется, агентурная кличка. Очень таинственная особа,
сотрудничающая с властями бескорыстно, из идейных соображений, и потому
ставящая собственные условия. Например, мы не знаем ни ее настоящего имени, ни
места проживания – лишь адрес конспиративной квартиры, которую Департамент для
нее снимает. Судя по всему, это барышня или дама из очень хорошей семьи. Имеет
широчайшие и полезнейшие знакомства в революционных кругах Москвы и
Санкт-Петербурга, оказывает полиции поистине неоценимые услуги…
– Она любовница Бурляева, и он мог ей
проговориться? – нетерпеливо перебил Сверчинского чиновник. – Вы на
это намекаете?
Станислав Филиппович расстегнул тугой ворот, придвинулся
ближе.
– Я… я не уверен, что она его любовница, но допускаю.
Очень даже допускаю. А если так, то Бурляев вполне мог наболтать ей лишнего.
Понимаете, двойные агенты, да еще такого склада, мало предсказуемы. Сегодня
сотрудничают с нами, а завтра дают задний ход…
– Хорошо, учту.
Эраст Петрович о чем-то задумался и вдруг сменил тему:
– Я полагаю, Фрол Григорьевич п-протелефонировал вам,
чтобы вы оказывали мне всемерное содействие.
Сверчинский приложил руку к груди – мол, всем, чем только
смогу.
– Тогда вот что. Для расследования мне понадобится
толковый п-помощник, он же офицер связи. Не одолжите мне вашего Смольянинова?
* * *
Вроде бы недолго пробыл статский советник в желто-белом
особняке, не более получаса, а когда снова вышел на улицу, город было не
узнать. Ветру надоело гонять белую труху по кривым улицам, снег улегся на крыши
и мостовые рыхлыми грудами, небо же, которого совсем недавно будто бы и вовсе
не было, волшебным образом прояснилось. Оказалось, что оно вовсе не низкое и
крупитчатое, а напротив, очень высокое, радостно-синее и, как положено,
увенчанное маленьким, но блестким, как империал, золотым кружком. Над домами
откуда ни возьмись повылезали елочные шары куполов, заиграл радужными брызгами новорожденный
снег, и Москва проделала свой любимый фокус – обратилась из лягушки такой
царевной, что вдохнуть вдохнешь, а выдохнуть позабудешь.
Эраст Петрович посмотрел вокруг, да и остановился, несколько
даже ослепнув от сияния.
– Красота какая! – воскликнул поручик Смольянинов,
но застыдился чрезмерной восторженности и счел нужным снисходительно
добавить. – Экие, право, метаморфозы… Мы сейчас куда, господин статский
советник?
– В Охранное отделение. Погода и в самом деле славная.
Д-давайте пройдемся.
Фандорин отпустил возок обратно в генерал-губернаторову
конюшню, и пять минут спустя чиновник особых поручений и его румяный спутник
шагали по Тверскому бульвару, где уже вовсю прогуливалась ошалевшая от
нежданной природной амнистии публика, хотя дворники еще только начали расчищать
аллеи от снега.
Эраст Петрович то и дело ловил на себе взгляды – то
испуганные, то сочувственные, то просто любопытствующие, и не сразу понял, в
чем дело. Ах да, ведь сбоку и чуть сзади вышагивает молодец в синей жандармской
шинели, при кобуре и шашке. Со стороны можно подумать, что приличного на вид
господина в меховом плаще и замшевом цилиндре сопровождают под конвоем. Двое
встречных студентов-технологов, Фандорину вовсе незнакомых, „арестанту“
кивнули, а на „конвоира“ посмотрели с ненавистью и презрением. Эраст Петрович
оглянулся на поручика, но тот был все так же улыбчив и враждебности молодых
людей, похоже, не заметил.
– Смольянинов, вы, очевидно, несколько дней проведете
со мной. Не носите мундир, это может повредить делу. Ходите в штатском. И
кстати, давно хотел вас с-спросить… Как получилось, что вы оказались в
Жандармском корпусе? Ведь ваш отец, кажется, тайный советник? Могли бы служить
в г-гвардии.
Поручик воспринял вопрос как приглашение сократить
почтительную дистанцию, в один прыжок догнал чиновника и зашагал с ним плечо к
плечу.
– Да что там хорошего в гвардии, – охотно
откликнулся Смольянинов. – Парады да попойки, скука. А в жандармском
служить одно удовольствие. Секретные задания, выслеживание опасных
преступников, бывают и перестрелки. В прошлом году анархист в Новогирееве на
даче засел, помните? Целых три. часа отстреливался, двоих наших ранил. Меня
тоже чуть не задел, пуля совсем близко от щеки вжикнула. Еще бы полдюйма, и
шрам остался.
Последние слова были произнесены с явным сожалением об
упущенной возможности.
– А не задевает вас то… неприязненное отношение, с
к-которым к синим мундирам относятся в обществе, особенно в кругу ваших
сверстников?
Эраст Петрович посмотрел на спутника с особенным интересом,
но взгляд Смольянинова был по-прежнему безмятежен.
– Я на это внимания не обращаю, потому что служу России
и совесть моя чиста. А предубеждение против чинов Жандармского корпуса
рассеется, когда все поймут, как много мы делаем для зашиты государства и жертв
насилия. Вы ведь знаете, что эмблема, назначенная Корпусу императором Николаем
Павловичем – белый платок для утирания слез несчастных и страждущих.
Такой простодушный энтузиазм заставил статского советника
вновь взглянуть на поручика, и тот заговорил еще горячее:
