– Я иногда увлекаюсь, и, кажется, вас обидел. Вы должны
меня простить. У нас с вами возник род глупого мальчишеского соперничества, и я
не смог отказать себе в удовольствии подшутить над вами. Шутка получилась злой.
Еще раз прошу извинения. Я знал о вчерашней депеше, в которой ваш патрон просил
государя утвердить на должность обер-полицеймейстера вас. Долгоруковский
секретарь, тишайший Иннокентий Андреевич, давно уже уловил, в какую сторону
дует зефир, и сделался для нашей партии поистине незаменимым помощником. Но моя
телеграмма легла на стол государю на полчаса раньше. Неужто вы подумали, что я
после Брюсовского сквера и в самом деле спать пошел?
– Я об этом вовсе не д-думал, – сухо сказал Эраст
Петрович, в первый раз нарушив молчание.
– Все-таки обижены, – констатировал
Пожарский. – Ну виноват, виноват. Ах, да забудьте об этой шалости. Речь
идет о вашем будущем. Я имел возможность оценить ваши незаурядные качества. Вы
обладаете острым умом, решительностью, отвагой, а более всего я ценю в вас
талант выходить из огня, даже не опалив крылышек. Я сам человек везучий и умею
распознавать тех, кого опекает сама судьба. Давайте проверим, чья удача крепче,
ваша или моя?
Он вдруг вынул из кармана маленькую колоду карт и показал ее
статскому советнику.
– Угадайте, какая карта сверху, черная или красная.
– Хорошо, только положите к-колоду на стол, –
пожал плечами Эраст Петрович. – Доверчивость в этой игре однажды чуть не
стоила мне жизни.
Князь ничуть не оскорбился, а наоборот, одобрительно
рассмеялся.
– Правильно. Фортуна фортуной, но нельзя загонять ее в
угол. Итак?
– Черная, – не задумываясь объявил Фандорин.
Пожарский подумал и сказал:
– Согласен.
Верхняя карта оказалась семеркой пик.
– Следующая т-тоже черная.
– Согласен. Вышел валет треф.
– Опять черная, – терпеливо, словно играя с
ребенком в скучную детскую игру, сказал Эраст Петрович.
– Маловероятно, чтоб три раза подряд… Нет, пожалуй,
красная, – решил князь и открыл трефовую даму.
– Так я и подозревал, – вздохнул Глеб
Георгиевич. – Вы истинный баловень судьбы. Мне было бы жаль лишиться
такого союзника. Знаете, я ведь поначалу счел вас субъектом хоть и полезным, но
опасным. А теперь я вас больше за опасного не держу. При всех блестящих
качествах у вас есть огромный недостаток. Вы начисто лишены гибкости, не умеете
менять цвет и форму применительно к обстоятельствам, не способны сворачивать с
намеченного пути на кружную тропинку. А стало быть, не подсидите и не воткнете
нож в спину. Это искусство вы, конечно, уже не постигнете никогда, что меня
вполне устраивает. Что же до гибкости, то тут я мог бы многому вас научить. Я
предлагаю вам союз. Вместе мы сможем своротить горы. Речь пока не идет о
какой-то определенной должности для вас, об этом мы еще договоримся. Мне нужно
пока ваше принципиальное согласие.
Статский советник молчал, и Пожарский обезоруживающе
улыбнулся:
– Хорошо, не будем спешить. Давайте пока просто
сойдемся поближе. Я поучу вас гибкости, а вы меня – умению угадывать масть.
Идет?
Фандорин немного подумал и кивнул.
– Отлично. Предлагаю перейти на „ты“, а вечером скрепим
и брудершафтом, – просиял князь. – Так что? „Ты“ и „Эраст“?
– „Ты“ и „Глеб“, – согласился Эраст Петрович.
– Друзья зовут меня „Глебчик“, – улыбнулся
новоиспеченный обер-полицеймейстер и протянул руку. – Что ж, Эраст, до
вечера. Мне скоро уезжать по важному делу.
Фандорин поднялся и руку пожал, но уходить не спешил.
– А как же поиски Грина? Разве мы не будем ничего
п-предпринимать? Кажется, ты, Глеб, – не без усилия выговорил статский
советник непривычное обращение, – говорил, что мы будем „строить козни“?
– Об этом не беспокойся, – ответил Пожарский с
улыбкой Василисы Премудрой, говорящей Ивану Царевичу, что утро вечера
мудренее. – Встреча, на которую я спешу, поможет окончательно закрыть дело
о БГ.
Сраженный этим последним ударом, Фандорин ничего больше не
сказал, а лишь уныло кивнул на прощанье и вышел вон.
По лестнице он спустился все той же понурой походкой,
медленно пересек вестибюль, накинул на плечи шубу и вышел на бульвар,
меланхолично помахивая цилиндром.
Однако стоило Эрасту Петровичу чуть удалиться от желтого
здания с белыми колоннами, как в его поведении произошла разительная перемена.
Он вдруг выбежал на проезжую часть и махнул рукой, останавливая первого же
извозчика.
– Куда прикажете, ваше превосходительство? – молодцевато
выкрикнул сивобородый владимирец, углядев под распахнутой шубой сверкающий
орденский крест. – Доставим в наилучшем виде!
Важный барин садиться не стал, а зачем-то оглядел лошадку –
крепкую, ладную, мохнатую и ударил носком сапога по ободу саней.
– И почем нынче такая упряжка?
„Ванька“ не удивился, потому что работал по московскому
извозу не первый год и всяких чудаков насмотрелся. Они, кстати, и на чай давали
щедрее, чудаки-то.
– Почитай, сот в пять целковых, – похвастал он,
конечно, малость приврав для солидности.
И тут барин в самом деле учудил. Достал из кармана золотые
часы на золотой же цепке.
– Этому алмазному брегету цена самое малое – т-тысяча
рублей. Забирай, а сани с лошадью мне.
Извозчик захлопал глазами и разинул рот, как околдованный
глядя на яркие искорки, что заплясали по золоту под солнцем.
– Да соображай живей, – прикрикнул сумасшедший
генерал, – а то д-другого остановлю.
„Ванька“ схватил брегет, сунул за щеку, да цепь не
поместилась – повисла поверх бороды. Вылез из саней, кнут кинул, рыжуху на
прощанье по крупу хлопнул и давай Бог ноги.
– Стой! – крикнул ему вслед чудной барин, видно,
одумавшись. – Вернись!
Обреченно извозчик поплелся назад к саням, но добычу из-за
щеки пока еще не вынимал, надеялся.
– М-м-ма-м, мымым, мамымы муммы мумы,
ма-момокумы, – промычал он с укоризной, что означало: „Грех вам, барин,
такие шутки шутить, на водочку бы полагается“.
– Д-давай еще меняться, – предложил
малахольный. – Твою доху и рукавицы на мою шубу. И шапку тоже снимай.
Натянул бараний тулуп, нацепил овчинный треух, а „ваньке“
бросил бобра с суконным верхом и нахлобучил замшевый цилиндр. Да как гаркнет:
