Старый князь Владимир Андреевич отбыл в постылую Ниццу,
доживать, а в жизни его былых подчиненных намечались коренные перемены – кого
повысят, кого переведут на иную должность, кого и вовсе от места отставят.
Опытный человек сразу примечал, на какой час ему или его ведомству прием
назначен. Тут чем ранее, тем тревожнее. Всякий знает, что новая метла поначалу
крутенько заметает и в первую голову являет строгость. В этом двойной смысл: с
одной стороны, сразу на остальных страху нагнать, чтобы ощутили должный трепет,
а с другой – начавши с казней, закончить милостями. Опять же издавно было
известно, что вперед обыкновенно прогоняют службы поплоше: уездные управы,
землеустроительный комитет, сиротское попечительство и разные малозначительные
департаменты, а истинно важные службы оставляют напоследок.
По обеим приметам выходило, что статский советник Фандорин –
персона важная, отмеченная особым вниманием. Предстать пред ясные очи великого
князя он был приглашен самым что ни на есть последним, в половине шестого
пополудни, даже после командующего военным округом и жандармских чинов. Это
отличие, впрочем, могло означать что угодно, как в лестном, так и в тревожном
смысле, поэтому Эраст Петрович пустым догадкам предаваться не стал, а решил
целиком и полностью довериться судьбе. Сказано: „Благородный муж встречает гнев
и милость высших с равным достоинством“.
У стен Чудова монастыря статскому советнику повстречался
поручик Смольянинов, тоже в парадном мундире, раскрасневшийся больше обычного.
– Здравствуйте, Эраст Петрович! – воскликнул
он. – Представляться? Эк вас поздно-то. Не иначе повышение получите.
Фандорин чуть пожал плечами, вежливо спросил:
– А ваши уже п-представились? И что?
– В Охранном новация. Мыльников оставлен на прежней
должности, а начальником назначен Зубцов. Это при чине титулярного советника,
каково? Нам в Жандармское кого-то из Петербурга пришлют. Да мне все равно. Я,
Эраст Петрович, рапорт подаю. Перехожу из корпуса в драгуны. Сейчас окончательно
решил.
Эраст Петрович нисколько не удивился, но все же спросил:
– Что так?
– Не понравилось мне, как его высочество о задачах
государственной полиции говорил, – горячо произнес поручик. – Вы,
говорит, должны внушать жителям страх и благоговение перед властью. Ваша задача
вовремя узревать плевелы и безжалостно их выдергивать, в наущение и назидание
остальным. Говорит, один вид синего мундира должен повергать обывателя в
оцепенение. Надо укрепить фундамент российской государственности, иначе нигилизм
и вседозволенность его окончательно размоют.
– Может быть, так оно и есть? – осторожно вставил
Фандорин.
– Очень возможно. Только я не желаю, чтобы мой вид
повергал кого-то в оцепенение! – Смольянинов запальчиво дернул темляк
шашки. – Меня учили, что мы должны искоренять беззаконие и защищать
слабых, что Жандармский корпус – безупречно чистый платок, которым верховная
власть утирает слезы страждущих! Статский советник участливо покачал головой:
– Вам будет т-трудно в армии. Сами знаете, как офицеры
относятся к жандармским.
– Ничего, – упрямо тряхнул головой розовощекий
офицер. – Сначала, конечно, станут нос воротить, а потом увидят, что я не
какой-нибудь фискал. Как-нибудь приживусь.
– Не сомневаюсь.
Распрощавшись со строптивым адъютантом, Эраст Петрович ускорил
шаг, потому что до назначенного времени оставалось менее десяти минут.
* * *
Аудиенция происходила не в кабинете, а в парадной гостиной –
очевидно, для того, чтобы представлявшиеся ощущали высокое значение минуты.
Ровно в половине шестого два важных лакея в париках с буклями распахнули
створки дверей, дворецкий с раззолоченной булавой вошел первым и громогласно
объявил:
– Его высокородие статский советник Фандорин.
Эраст Петрович еще у порога почтительно поклонился и лишь затем
позволил себе рассмотреть августейшую особу. Симеон Александрович был
разительно не похож на своего быкообразного брата. Сухопарый, стройный, с
длинным надменным лицом, острой бородкой и напомаженными волосами, он скорее
напоминал какого-то габсбургского принца из веласкесовских времен.
– Здравствуй, Фандорин, – сказал его
высочество. – Подойди.
Отлично зная, что обращение к низшим на „ты“ у членов
царской фамилии является признаком благоволения, Эраст Петрович все же
поморщился. Он подошел к великому князю и пожал белую ухоженную руку.
– Вот ты каков. – Симеон Александрович разглядывал
импозантного чиновника с одобрительным интересом. – Пожарский в своих
докладах рекомендовал тебя самым лестным образом. Какая трагедия, что он погиб.
Талантливейший был человек, беззаветно преданный мне и престолу.
Генерал-губернатор перекрестился, но Фандорин не последовал
его примеру.
– Ваше императорское высочество, я должен сообщить вам
некоторые п-подробности о действиях князя Пожарского в связи с делом Боевой
Группы. Я составил рапорт на имя министра внутренних дел, в котором
детальнейшим образом изложил всё, что…
– Читал, – перебил его Симеон
Александрович. – Министр счел необходимым переслать твою реляцию мне как
московскому генерал-губернатору. Сделал приписку: „Полнейший бред и к тому же
опасный“. Но я хорошо знал покойного Пожарского, и потому поверил каждому
твоему слову. Конечно, всё так и было. Ты проницателен и ловок. Пожарский на
твой счет не ошибся, он превосходно разбирался в людях. Только вот рапорт писать
не следовало. Это еще имело бы смысл, если бы соперник был жив. Но что за охота
трепать дохлого льва?
– Ваше в-высочество, моя записка была написана не для
того. Я хотел обратить внимание высшего начальства на методы работы т-тайной
государственной полиции…, – в смятении запротестовал Эраст Петрович, но
великий князь снисходительным жестом остановил его.
– Я, кстати, совершенно не сержусь на Глеба за его
шалости. По-своему они даже остроумны. Я вообще очень многое позволяю тем, кто
мне искренне предан, – с особенным нажимом сказал его высочество. – И
у тебя еще будет возможность в этом убедиться. Что же до твоего рапорта, то я
его разорвал и предал забвению. Ничего этого не было. Престиж власти важнее
всего, в том числе и истины. Это тебе еще предстоит усвоить. Но твою дотошность
я оценил по достоинству. Мне нужны такие помощники, как Пожарский и ты – умные,
энергичные, предприимчивые, ни перед чем не останавливающиеся. Место подле меня
освободилось, и я хочу, чтобы его занял ты.
Статский советник, потрясенный „шалостями“, утратил дар
речи. Однако его высочество истолковал молчание иным образом и понимающе
улыбнулся:
