Минимоно носили длинные, абсолютно прямые, жесткие волосы, расходящиеся веером между лопаток, а над головой — сужающиеся на конус, этакий вигвам, черный, белый, красный или серый. Никаких других цветов, никаких полутонов. Одежда стилистически продолжала прическу. Минимоно появилось как реакция на стиль вспышки. И конечно, на хаос, вызванный войной, на военную экономику, на аморфные подвижки виртуальной Сети. Вспышка сходила на нет, умирала.
К модникам Рикенхарп относился с презрением, но все же предпочитал вспышку минимоно. Во вспышке была хотя бы энергия.
Вспышка возникла как продолжение нонконформистских, контркультурных стилей второй половины двадцатого века. Адепты вспышки поднимали волосы как можно выше над головой, старались всячески подчеркнуть индивидуальность и оригинальность. Чем больше расцветок, тем лучше. Ты не личность, если твоя вспышка не экспрессивна. Винтом, крючком, нимбом, многослойным разноцветным клубком. На салонах причесок для вспышек делались состояния — они же терялись, когда мода прошла. Продержалась она дольше других в силу своего необыкновенного разнообразия и энергетической притягательности. Порой люди избегали придумывать для себя неповторимый стиль, заимствуя стандартную политическую разновидность вспышки: сделай из волос символ одной из понравившихся тебе угнетенных стран третьего мира (в то время, до формирования новой торговой оси, таковые еще существовали). Стиль доставлял так много хлопот, что некоторые предпочитали надевать соответствующий парик перед выходом в свет. Наркотики также были модифицированы, дабы держаться в струе. Возбуждающие нейромедиаторы всех видов: антидепрессанты, колеса, от которых ты словно начинал сиять. Вспышки побогаче покупали себе нимбообручи, источавшие искусственное северное сияние. Вспышки-хипстеры считали подобные примочки безвкусно-нарциссическими: смешно, поскольку все поклонники направления отличались изрядной самовлюбленностью.
Рикенхарп никогда не красил и не укладывал свои волосы, разве что поощрял их панковскую шиповатость.
Но Рикенхарп не был панком. Он ассоциировал себя с предпанковским периодом: поздними 1950-ми, 1960-ми, ранними 1970-ми. Рикенхарп был анахронизмом, настоящим, до мозга костей, рокером, так же неуместным в «Полупроводнике», как бибоп
[59]
на дискотеке 1980-х.
Рикенхарп оглядывал однотонно-черные и однотонно-серые плащи и спортивные костюмы, черные телефоны на запястьях, все одинаковое, словно печенье из формочек, унифицированный окрас кожи, стандартные серьги в форме колонии «1Шаг» (обязательно по одной и обязательно — в левом ухе). Говорят, что минимоно, фетишисты высоких технологий, так же мечтают о месте в орбитальной колонии, как растаманы когда-то мечтали об Эфиопии. Рикенхарпа смешило, что Советы установили блокаду колонии, как и то, что обычно пассивные, бесцветные минимоно, тихонько балдеющие себе на амфетатранках, вдруг собираются в группы и гневно перешептываются насчет Советов почему, мол, никто не остановит это безобразие?
Отупляюще-монотонный ритм консервированной музыки сотрясал потолок, отскакивал от стен. Если к ним прислониться, спиной можно было прочувствовать сверлеж.
Сюда дерзнуло прийти несколько отважных вспышек, именно они представлялись Рикенхарпу наиболее вероятными кандидатурами для интимного знакомства, поскольку обычно с уважением относились к старому доброму року.
Музыка смолкла, голос объявил: «А теперь — Джоэль Новая Надежда», — и прожектор осветил сцену. Сейчас выйдет первый подключенец. Рикенхарп взглянул на часы: десять. Основное представление, перед которым ему выступать на разогреве, начнется в одиннадцать тридцать. Рикенхарп представил себе, как пустеет клуб в момент его выхода на сцену. Не для него этот клуб. Но может быть, толпа разбавится к тому времени, другие люди подтянутся. Совсем бы не помешало.
Подключенец по имени Новая Надежда выскочил на сцену: анорексичный, половые признаки удалены хирургически: радикальный минимоно, что подчеркивалось его наготой, — одет в серо-черную аэрозольную облипку. «Интересно, как парень отливает? — задумался Рикенхарп. — Может, через ту вон складочку в паху?» Танцующий манекен. Вся его сексуальность была сосредоточена в хромированном затылочном электроде, который активировал мозговые центры удовольствия во время еженедельного узаконенного катарсиса. Такой худой… кто его знает, может, ходит в подпольную церебростимуляторную подключаться к импульсному генератору? Хотя минимоно обычно строго следовали закону и порядку.
Кабели, подключенные к рукам, ногам и торсу Новой Надежды вели к импульсному преобразователю, вмонтированному в сцену, так что минимоно был похож на марионетку. Но на самом деле он был кукловодом. Сокращения мышц его рук, ног и торса преобразовывались в долгие скорбные вопли из скрытых колонок. «Неплох он для минимоно», — снисходительно подумал Рикенхарп. Можно было даже мелодию, вызванную его танцем, различить. Музыка была более сложной, чем обычно у М&М… Тем временем толпа выстроилась в геометрическом порядке и принялась отплясывать нечто среднее между диско и народным танцем. Калейдоскоп в стиле Басби Беркли
[60]
строго подчинялся формулам, которые ты должен был вызубрить, если решился участвовать в процессе. Попробуй только выразить себя фристайлом среди этой сплоченной хореографической постановки, как неприкрытое социальное отторжение, выраженное через язык тела, дохнет на тебя арктическим ветром.
Когда-то Рикенхарп любил, чисто ради прикола, вывернуться кислотным танцем посреди строя минимоно, насладиться ненавистью. Но группа заставила его прекратить: «Не отвращай аудиторию на выступлении, чувак. Может быть, на последнем…»
Подключенец выпилил похожий на волыночный рифф поверх записанного ритма. Стены ожили.
Правильный рок-клуб образца 1965-го ли, 1975-го ли, 1985-го ли, 1995-го ли, 2020-го ли года должен быть узкой и темной норой, вызывающей клаустрофобию. Стены должны быть либо уныло однотонными — черно-зеркальными, например, — либо кричаще — яркими. Кэмповость, скрещенная с тем, что на данный момент считается авангардом, или с цветастым граффити.
«Полупроводник» совмещал тот и другой подход. Стеклянно-черный минимализм по ходу концерта начинал играть яркими, гипнотическими красками — стены реагировали на музыку вспышками цвета, осциллографическими синусоидами, сине-белыми полутонами, отображающими высокие звуки, и пурпурно-красными на басах и перкуссии. Минимоно недолюбливали активные стены, считая их видеокичем.
Пока танцора кидало по сцене, Рикенхарп неприязненно его разглядывал, пытаясь оценить объективно, и успокаивал себя: «Это всего лишь новый вид рок-н-ролла». (Так христианин, наблюдающий буддистский обряд, повторяет: «Очередное проявление Единого для всех Бога») «Но настоящий рок — лучше. Настоящий рок еще вернется», — добавил бы Рикенхарп любому, кто хотел его слышать. Однако никто не хотел.
