А однажды ночью она не пришла в кофейню. Слухи о тунеядстве, антисоветской деятельности, фармакологических ужасах психушки…
Королева пробрала дрожь. Он вытер лицо и обнаружил, что оно все мокрое от пота. Он снял наушники.
С тех пор прошло уже пятьдесят лет, а он вдруг сильно испугался. Он не мог припомнить такого испуга даже тогда, когда разгерметизация превратила его в инвалида. Его трясло. Свет. Свет на «Салюте» был слишком ярок, но у него не было сил подойти к выключателю. Простое вроде бы дело, которое он совершал несчетное число раз… Переключатели и провода в толстой изоляции таили смутную угрозу. Он осмотрелся, не понимая, что происходит. Заводная моделька лунохода колесами-липучками прижалась к стенке, притаилась там, словно что-то живое. Советские пионеры космоса с официальных портретов разглядывали его с плохо скрываемой брезгливостью.
Коньяк. Годы невесомости сыграли злую шутку с метаболизмом Королева. Да и сам он изменился. Нужно только сохранить спокойствие, перебороть себя. Все же будут смеяться, если его вырвет.
У входа в музей раздался осторожный стук, через открытый люк внутрь медленно и грациозно влетел инженер Никита по прозвищу Сантехник, главный в Космограде мастер на все руки. Молодой человек был явно чем-то разозлен. Королев испугался.
— Вы рано, инженер, — выдавил он, пытаясь сохранить фасад нормальности.
— Микроутечка в «Дельте-три». — Никита вздохнул. — Вы понимаете по-японски?
Он вытащил кассету из оттопыренного кармана, которых на его комбинезоне имелось множество, и помахал ею перед Королевым. На нем были тщательно застиранные джинсы «Левис» и разваливающиеся кроссовки «Адидас».
— Это записано прошлой ночью.
Королев весь сжался, словно кассета таила угрозу.
— Нет, по-японски не понимаю. — Он сам удивлялся мягкости своего голоса. — Только по-английски и по-польски.
Он чувствовал, что краснеет. Сантехник был его другом, которого он прекрасно знал и которому доверял, но…
— С вами все нормально, полковник? — Никита умелыми пальцами вставил кассету и запустил «Лексикон». — Вы как будто только что таракана съели. Вот, послушайте.
Королев тревожно вглядывался в рекламу бейсбольных перчаток. Кириллические субтитры, сгенерированные «Лексиконом», бойко бежали по монитору под торопливую японскую речь.
— Сейчас новости пойдут, — пояснил Сантехник, обгрызая кутикулу.
Королев с беспокойством всматривался в перевод, скользивший поверх лица японского диктора.
АМЕРИКАНСКАЯ КОМИССИЯ ПО РАЗОРУЖЕНИЮ ЗАЯВЛЯЕТ… ПОДГОТОВКА НА КОСМОДРОМЕ БАЙКОНУР… ДОКАЗЫВАЕТ ЧТО РУССКИЕ НАКОНЕЦ ГОТОВЫ… СПИСАТЬ ВОЕННУЮ СТАНЦИЮ КОМИЧЕСКИЙ ГОРОД…
— Космический, — поправил Никита. — Глюк «Лексикона».
ПОСТРОЕННУЮ НА РУБЕЖЕ ВЕКОВ КАК ФОРПОСТ В КОСМОСЕ… ГРАНДИОЗНОЕ НАЧИНАНИЕ, ПОДОРВАННОЕ НЕУДАЧЕЙ С ДОБЫЧЕЙ ПОЛЕЗНЫХ ИСКОПАЕМЫХ НА ЛУНЕ… ДОРОГОСТОЯЩАЯ СТАНЦИЯ УСТУПИЛА ПО ЭФФЕКТИВНОСТИ НАШИМ АВТОМАТИЧЕСКИМ ОРБИТАЛЬНЫМ ФАБРИКАМ… КРИСТАЛЛЫ, ПОЛУПРОВОДНИКИ, ЧИСТЫЕ ЛЕКАРСТВА…
— Самодовольные ублюдки! — выругался Сантехник. — Гадом буду, этот чертов кагэбэшник Ефремов и сюда руку приложил.
ОШЕЛОМЛЯЮЩИЙ ТОРГОВЫЙ ДЕФИЦИТ СОВЕТСКОГО СОЮЗА… НЕДОВОЛЬСТВО НАСЕЛЕНИЯ КОСМИЧЕСКОЙ ПРОГРАММОЙ… НЕДАВНИЕ РЕШЕНИЯ ПОЛИТБЮРО И СЕКРЕТАРИАТА ЦЕНТРАЛЬНОГО КОМИТЕТА…
— Они нас закрывают! — лицо Никиты перекосило от ярости.
Королев отвернулся от экрана, он весь трясся. Внезапные слезы хлынули из глаз, капли поплыли в невесомости.
— Оставьте меня! Я ничего не могу поделать!
— Что с вами, полковник? — Никита схватил его за плечи. — Посмотрите на меня. Кто-то накачал вас «ужасом»!
— Уходите, — взмолился Королев.
— Этот сучонок-топтун? Он вам дал таблетки? Сделал укол?
— Я выпил. — Королев содрогнулся…
— Он вам «ужас» подсунул. Вам, старому больному человеку! Я сейчас ему морду разобью!
Сантехник подтянул колени, сделал обратное сальто, оттолкнулся от скобы на потолке и вылетел в коридор.
— Подождите, Никита!
Но тот белкой прошмыгнул через стыковочный отсек и исчез в коридоре. Королев вдруг понял, что не может оставаться один. Вдалеке искаженным металлическим эхом разносились разъяренные крики.
Не переставая дрожать, он закрыл глаза и стал ждать помощи от кого-нибудь.
Королев попросил военного психиатра Бычкова помочь ему натянуть свой старый форменный комбинезон, тот самый, над нагрудным карманом которого была приколота Звезда Циолковского. Черные простеганные нейлоновые ботинки на подошвах-липучках больше не налезали на изуродованные ступни, пришлось остаться босым.
Укол, сделанный Бычковым, в течение часа более или менее привел его в себя, но то и дело наваливалась депрессия и неконтролируемая ярость. Теперь полковник ожидал, пока Ефремов явится по его вызову в музей.
Гнев сменился на старческую отстраненность. В Музее Советского Космического Триумфа — так они называли его жилище — Королев ощущал себя еще одним экспонатом. Он уныло взглянул на обрамленные золотом лица великих мечтателей космической эры: Циолковский, Рынин,
[79]
Туполев. Ниже, в более скромных рамах, висели портреты Верна, Годдарда
[80]
и О'Нейла.
[81]
В минуты отчаяния Королеву казалось, что в их глазах можно разглядеть огонек сумасшедшинки, особенно у двух американцев. «А — может, — они и вправду свихнулись?» — предполагал он, когда накатывало циническое настроение. Или все же виною тут было проявление странной, выводящей из равновесия силы — движителя человеческой эволюции?
И один только раз полковник почувствовал себя носителем подобного взгляда: тогда он впервые ступил на марсианскую почву невдалеке от ущелья Копрат. Изнутри шлема, в отблеске солнечного света, на него внимательно смотрели глаза «чужого» — в их взгляде не было страха, но читалась одержимость. Та внезапная встреча с самим собой оказалась для Королева главным, определяющим событием жизни.
Над портретами висела мертвенно-масляная картина, изображавшая посадку на планету. Цветовая гамма более всего напоминала о борще и томатном соусе. Марсианский пейзаж был сведен к соцреалистическому кичу. Рядом со спускаемым аппаратом художник поместил фигуру космонавта в скафандре, изображенную со всей присущей официозу тщательной вульгарностью.
