Пошарив рукой по поверхности журнального столика в поисках сигарет, Бонза наткнулся на телевизионный дистанционный пульт и, не открывая глаз, нажал кнопку наугад. Сигареты обнаружились в кармане брюк. Он закурил. А на третьей затяжке удивился необычно долгому молчанию телевизора. Электричество отключено, что ли? Глянул — и почувствовал, как шевелятся на темени волосы. На экране он сам, собственной персоной, шел по вытертому линолеуму между силовых шкафов, неуклюже задирая ноги, перешагнул через труп Тамары Роминой и скрылся из глаз, свернув к пульту управления подстанции.
— Че-орт! — прошептал Бонза, выкатывая глаза, не веря им, и вздрогнул, подскочил, как подброшенный, от прозвучавшего внезапно и так некстати телефонного звонка. Плохо соображая, что делает, Сергей взялся за банку с молоком, осторожно наклонил ее над стаканом. Телефон звонил, не умолкая, а на экране тело женщины в легком светло-зеленом халате неподвижно лежало на вытертом линолеуме, между крашеными электрошкафами с огоньками индикаторов на дверцах.
— Да! Кто? Андрей, ты? — спросил, прижав трубку к уху, Бонза.
— Нет, Сергей, это я.
Приятный, мягкого тембра женский голос с характерным кокетливым придыханием между словами и легкой картавинкой на звуке «р» заставил Ивлева похолодеть. Голос, который он не мог не узнать сразу. Голос Тамары Роминой.
— Это невозможно! — выкрикнул Сергей и бросил на аппарат жгущую ладонь трубку.
Картинка на экране телевизора все-таки отличалась от фотографии — волосы Роминой чуть шевелились, как от легкого сквознячка, веющего вдоль прохода.
Бонза схватил банку и, как атлет ядро, от плеча, метнул ее в телевизор.
Стих грохот разлетевшихся в разные стороны стеклянных осколков.
— Чертовщина! — промолвил Ивлев и уставился на учиненный им разгром. А когда от тишины заложило уши, телефон зазвонил еще раз. Бонза закрыл глаза, пережидая тошноту, комом подступившую к горлу.
* * *
Еще одно подтверждение высокой плотности происходящих событий получила я, подъехав к особняку Скопцова. Едва заглох мотор машины, калитка открылась, и из нее вышел Бонза. Хмурый, небритый, в плаще нараспашку, он прошел от меня в двух шагах, и в приоткрытое окошко я ясно расслышала насвистываемый им мотивчик. «Давай поднимем ручки и будем танцевать!» — выводил он негромкими трелями на удивление правильно, будто наигрывая на маленькой флейте. Ни на машину, ни на меня этот негодяй не обратил ни малейшего внимания.
Приемник в машине был настроен на соответствующую волну — ни шороха не раздавалось в доме. То ли пусто, то ли царит в нем сейчас повальный сон. Если принять во внимание время, а до полудня остается совсем немного, то сон — это маловероятно.
Как только Ивлев скрылся за поворотом, я, прихватив сумку, выскочила из машины и нырнула в калитку. На премьеру фильма Бонза вчера пригласил Скопцова. Мне, как автору, хотелось знать их впечатления. После мужских бесед остается, как правило, много грязи, по которой можно судить о характере и интенсивности развлечений. Судя по виду Бонзы, перенесенные им вчера развлечения были достаточно интенсивными. И еще хотелось узнать, цела ли кассета. Вторая такая же лежала сейчас в сумке.
Во дворе, поперек дорожки из кирпича, стояла скопцовская «девятка». Я посмотрела на нее с интересом. Не докладывали мне, конечно, об исполнении, но девять и девять десятых из десяти за то, что является она сейчас бомбой, кнопка от взрывателя которой с сегодняшнего утра находится в моих руках.
Как я и предполагала, закатили вчера разбойники пьянку и были увлечены настолько, что не потрудились закрыть окно на кухне. Рама так и оставалась поднятой до сих пор. На подоконнике сидел Том и тер лапой усатую морду — умывался. Намывал гостей, по примете. Кот встретил меня как добрую знакомую — бросил свое занятие, поднялся на все лапы и, распушив хвост, попытался потереться мордой о мое лицо. Турнув его с дороги, я через окно ввалилась в кухню бонзовской берлоги.
Следы пьянки в той или иной степени присутствовали везде, где я побывала. Но, к чести гостей и хозяев, надо сказать, что пировали здесь аккуратно. Быстро осмотрев кухню, спальню, прихожую и гостиную, попутно прилепив над косяком каждой двери по микрофону, я наткнулась на останки видеокассеты в камине — оплавленные пластмассовые осколки, скрученный руками и огненным жаром моток пленки. Вот таким образом отделались, значит, эти люди от вещественного доказательства.
— Приглашаю на сеанс повторного фильма, — пробормотала я, вставляя вторую кассету в прорезь видеомагнитофона. — Места занимайте согласно купленным билетам. Участникам шоу вход бесплатный.
Том хозяйским соглядатаем вертелся под ногами и один раз коротко взвыл дурным голосом, когда я в спешке чуть не отдавила ему лапу. Требуя тишины, я зашипела на него, но он не обиделся — проводил меня до самого окна и выглядывал из него, пока я не завернула за угол.
Как удачно расположена кухня в этом доме — со стороны будущего сада. Хороша бы я была, лазая по форточкам на виду девятиэтажки, смотрящей на белый свет тысячью окон.
Оказалось, что я не только не заперла машину, отправляясь с визитами, но и забыла выключить приемник. Он по-прежнему был настроен на волну микрофона-передатчика в скопцовско-бонзовском телефоне и передавал какие-то шорохи загадочного происхождения. Я навострила уши, напрягла внимание и даже встревожилась, озадаченная, но когда услышала разочарованное мяуканье, рассмеялась — голодный Том бродил по своим владениям и страдал от несбывшихся и на этот раз надежд на кормежку.
Бонза прошагал к калитке все такой же сосредоточенный на самом себе, держа за уголки три пакета молока, и я пожелала Тому удачного завтрака.
Шорохи, приглушенное бормотание и кошачье мяуканье, доносившиеся из приемника, вскоре стихли, завершившись звуком наливавшейся в сосуд жидкости. В одном из окон дома можно было различить какое-то движение, и я вынула из футляра монокуляр, который Базан так настойчиво уговаривал меня взять.
Бонза сидел в кресле, откинув голову на спинку и закрыв глаза. Мимо его лица плыл дымок от сигареты. Подумалось, что следует позвонить ему, попросить включить телевизор. Очень хотелось видеть его реакцию на вторую копию фильма, восставшего, как Феникс из пепла. Я призадумалась — каким голосом оформить звонок — Павла Ивановича, Роминой или своим собственным.
Голос Тамары модулятор «взял» хорошо. Запись, которую Степанов не без колебаний предоставил для этого, была качественной во всех отношениях. На ней Ромина поздравляла патрона с каким-то праздником, в его честь читала стихи собственного сочинения и даже пела, аккомпанируя себе на гитаре. Модулятор «взял» ее голос, а я запомнила несколько типичных речевых оборотов, употреблять которые следовало для вящей убедительности.
В неподвижности Бонза пребывал недолго. Поднял голову и вытаращил глаза. Отбросил сигарету и разинул рот. Увеличение монокуляра было мощным, и я хорошо видела его лицо. Изумление и страх застыли на нем, сделали уродливым.
