— Эй, Бонза! — крикнул он отчаянно и весело. — Я уже все продумал, и, знаешь, что?.. Ты меня слышишь?
— Что? — послышалось из-за двери. — А ну, открой!
— Теперь думай ты, а то несправедливо получается. Помолчи! — перекричал он Сергея. — Не буду я тебе ничего доказывать, а оправдываться — тем более. Ты парься там до тех пор, пока не выложишь, куда дел Степанова. Ты грейся, а я парку подвалю. До предела! — и, уже выйдя в предбанник, вернулся и обнадежил камрада: — Я все время здесь буду, никуда не уйду. Как невмочь станет — зови. Но смотри…
Не договорил Скопцов, заткнулся, остановленный звуком сильного удара. Бонза изнутри испытывал дверь парной на прочность.
— Лбом приложись! — посоветовал издалека и негромко Скопцов и, как был, голышом, отправился приказать бандерше до предела прибавить жару.
Бандерша не удивилась ни приказанию, ни виду шефа — и не с этаким приходилось здесь сталкиваться, упорхнула на цыпочках, чтобы не зацепиться каблуками за ворс паласа.
— Жердяй! — воззвал Скопцов к дежурному при телефоне и скомандовал, как псу: — Ко мне!
Жердяй, одергивая на ходу полосатую маечку, появился в дверях тотчас.
— Юрку и Димана сюда, — и, глядя на его поглупевшее от такого резкого нарушения покоя лицо, счел необходимым подхлестнуть властным криком: — Быстро!
Опричников Андрей в предбанник не допустил, заставил дожидаться распоряжений в холле, в обществе бандерши. Знал, что не продержаться долго Бонзе в парной, постепенно становившейся жерлом вулкана. Ивлев не выдержал и тридцати минут, но и это, по представлению Андрея, было поразительно. Несколько раз, слыша не крики уже, а немощный, но все еще матерный хрип, он порывался открыть дверь, хватался за засов, но останавливал себя и уговаривал Бонзу ответить.
— Серега, возьмись за ум! — взывал к нему, действительно содрогаясь от осознания, что пытает он Серегу жестко и жестоко. — Подохнешь! Где Степанов?
Наконец Ивлев сдался.
— Открой, — простонал, теряя сознание, — скажу, не могу больше!
Ивлев вывалился в распахнутую дверь, как тушеный цыпленок из духовки. Глаза его блуждали и, казалось, смотрели в разные стороны. Грудь, редко, с трудом подымавшаяся, выталкивала воздух из легких короткими выдохами.
— Дурак ты, дурак! — почти паникуя, причитал Скопцов, подхватывая под мышки и волоча товарища по теплому гладкому полу к бассейну, к находящемуся рядом с ним душу. — Выбрал время номера откалывать! Где Степанов? — спросил и повторил не раз вопрос, поливая обессиленное распростертое горячее тело Сергея чуть теплой водой из душевой леечки.
Бонза ловил воду широко разинутым ртом, а когда утолил первую жажду, с трудом повернулся на бок и отрыгнул все, что было в желудке, на белый блестящий кафель.
— В твоем особняке он. В машине. Там, сзади, — прошипел Серега, приподнимаясь на дрожащих руках, и лег в собственную, еще не смытую струйками воды блевотину.
— Юрка! Диман! — завопил Скопцов, бросил душевую лейку на тело камрада и кинулся отдавать распоряжения.
«Ребята», ошеломленные видом голого, приплясывающего от нетерпения шефа, выкрикивающего приказания и, чего за ним не водилось никогда, отчаянно матерящегося, умчались за плененным сломя голову. Ничего не понимающая бандерша, бледная от страха, не смевшая шага ступить, не то что выбежать прочь, жалась к стене, стараясь не попадать лишний раз на глаза взбесившемуся начальству. И права была в своей осторожности, потому что, завидев в дверном проеме Жердяя, Скопцов несколько секунд смотрел на него, не понимая, откуда здесь взялась эта рожа, а потом рявкнул на него, как на дворнягу:
— На место!
И тот действительно, как пес, поскуливая, метнулся, поджав хвост, к своей комнатенке с диваном и телефоном.
Скопцов плюхнулся в кресло бандерши, раскорячился, скрыл лицо в ладонях и шумно вздохнул.
Наступившая тишина показалась бандерше еще страшнее только что отгремевшей бури. Она едва осмелилась нарушить ее, почти прошептала:
— Водички, Андрей Семенович? Пивка?
— Что? — отнял он от лица руки и рассмеялся мелко и дробно, как ненормальный. — Пивка? Водки! Стакан! И чтоб с краями!
Водка была подана незамедлительно, на подносе, в запотевшем стакане, как было сказано. По соседству с тарелочкой, на которой лежали несколько свежайших бутербродов с икрой и бужениной. Скопцов вытянул водку, как воду, мелкими глотками, остановившись на полдороге, чтобы передохнуть, но не отрывая стакана от губ.
— Сигарету! — потребовал он, возвратив стакан на поднос и отталкивая его вместе с рукой бандерши. — Прикури и дай. И скажи этому придурку, чтобы от телефона — ни на шаг, понятно? И не пускал бы никого, кроме ребят. Всех остальных — к черту! Шкуру спущу!
Мало-помалу успокоился Андрей Семенович настолько, что слова стал выговаривать, а не пролаивать, как до этого, потребовал плед, для того чтобы прикрыться, а когда выяснилось, что ничего подходящего под рукой нет, вместо пледа усадил к себе на колени саму бандершу, все еще обмиравшую.
Вес женского крепкого тела умиротворил Андрея Семеновича окончательно. Женщина с готовностью подставляла себя под его руки и, когда надо было, по-кошачьи выгибала спину, демонстрируя удовольствие. А когда прошло достаточно много времени и до возвращения посланных, по всем расчетам, оставалось всего ничего, он спровадил ее и отправился проведать камрада, глянуть — не сдох ли еще Бонза после преподанного ему урока.
Бонза не сдох. Он оправился настолько, что смог встретить слишком беззаботно шествующего к нему по темному коридору Андрея Семеновича крепким ударом в лоб, нанесенным с плеча, как молотом, торцом перекладины деревянной швабры.
Голое тело мягко осело на пол. Сергей аккуратно, чтобы не упала и не наделала шума, поставил швабру к стене и за ноги поволок тело своего врага к заботливо прикрытой для сохранения тепла двери парной. В предбаннике, на свету, он задержался, всмотрелся в обезображенное лицо Скопцова и сплюнул с досады — слишком легкой и недостойной такого гада показалась ему смерть Андрея Семеновича.
Эпилог
Артемий поставил передо мной чашечку из настоящего китайского фарфора, но с отколотой ручкой и щербинкой на краю, придвинул сахарницу, солонку и водрузил на стол исходящий паром чайник.
— Командуй сама, Юленька, по своему вкусу.
Банка с кофе оказалась нераспечатанной, и я кончиком ножа проткнула фольгу и прорезала ее крестом.
Артемий щелкнул выключателем, и над столом загорелся светильник — теремок из деревянных планочек с разноцветными стеклами по бокам. Самоделка. Руки у Базана золотые и пригодные для многого — и тостер починить, и машину взорвать, и такое вот чудо сотворить из того, что на улице, можно сказать, под ногами валяется.
— Нравится? — попросил похвалы Артемий, видя мой интерес к необычному светильнику.
