— Разве? — удивленно спросила миссис Моррис.
Ханна Хиггинс рассмеялась своим заразительным смехом, что был так неслыханно, не по возрасту молод. И мало-помалу, по-прежнему также шумно и весело, стала рассказывать, что ее внук — сын ее сына — трубач! Играй он на саксофоне, самым лучшим в мире был бы саксофон, так уж водится в этой жизни.
У прибрежной прогулочной тропки она остановилась, поглядела налево, потом — направо, но ни одного автомобиля не было видно. Она сказала:
— Теперь можно перейти дорогу!
Миссис Моррис ждала, что услышит больше о ее внуке, но миссис Хиггинс сказала только, что небо сегодня — золотистое, и спросила, была ли она на борту «Баунти»? Если она идет туда впервые, ей лучше пойти одной.
— Я подожду тебе на воздухе, — сказала миссис Хиггинс. — Там есть удобная скамейка и клетка с маленькими обезьянками.
Заплатив за билеты в кассе, они словно бы вошли на остров Таити, напоминающий мечту, — остров маленький, но очень романтичный. В густой субтропической зелени раскинулись хижины, крытые пальмовыми листьями. Там можно было найти все те сувениры из раковин, кораллов, лавы, бамбука или алебастра, каким только может придать форму превратное, но страстное стремление к красоте. И над всем этим пространством витал сладкий удушающий запах смазанного маслом дерева.
Наполовину скрытые кустами, виднелись домики, где находились туалеты, а также кафе и буфеты, где можно было освежиться, где продавались соки, разные напитки, фрукты и конфеты. Красивая и очень нарядная девушка предлагала сувениры — маленькие пиратские суденышки и пластмассовых русалок.
— Здесь я и сяду, — сказала миссис Хиггинс. — Не экономь время, ведь здесь можно многое посмотреть.
У обезьянок в их клетках были шарообразные белые мордочки с черными глазенками и черным же носиком, маленькие меланхолические черепушки-скелеты. Миссис Моррис пошла дальше, она видела тотемные столбы и аутрштер
[18]
, полностью заклеенный иглистыми глубоководными раковинами, и остановилась перед изображениями: «Ты-Сам в Южном море», а еще «Господин и фру Таити», вырезанные в натуральную величину из фанеры! Он — в синем мундире, а она — в юбке из полос лыка. Головы ни у одного из них не было. За пятьдесят центов можно было отдать им свою собственную голову и сфотографироваться.
А теперь, только теперь, Элизабет Моррис подняла глаза и стала рассматривать «Баунти». Она ничего не знала о кораблях, но видела, что это судно — изумительно красиво. Золотистая и темно-сине-черная, высоко на фоне неба поднималась в невообразимой красоте парусная оснастка корабля. И берег вокруг мисс Моррис исчезал, когда она шла к ожидающему ее «Баунти».
Джо стоял у сходней. На голове у него красовался венок из пластиковых орхидей.
— Привет! Алоха! — сказал он с легкой профессиональной улыбкой и протянул ей искусно сделанный цветок гибискуса. Однако цветок был жесткий и вызывал неприятное ощущение в руках.
— Привет! — поздоровалась миссис Моррис, — разве не на Гавайях говорят «алоха»? Так же приветствуют и на Таити?
— Не знаю! — ответил Джо. — А что? Это так важно?
Стало быть, это был Джо с мотоциклом, Джо, которого любила Линда! Миссис Моррис сняла солнцезащитные очки и объяснила, что он абсолютно прав, приветствие имеет ценность само по себе и в переводе не нуждается, после чего она поднялась на борт.
Автобус с туристами из Таллахассии
[19]
еще не пришел, и она оказалась одна на палубе. Просторная лощеная палуба в ее мирной протяженности и законченное, совершенное соответствие ее частей вызвали восхищение Элизабет Моррис. Наконец-то она увидела вокруг себя планомерность в чистом виде, мир, исполненный окончательного, не подлежащего пересмотру или отмене смысла. Здесь не было ничего случайного и ничего ненужного.
Испытывая почти благоговейные чувства, спустилась миссис Моррис вниз под палубу. Застывшее низко над горизонтом солнце окрасило кормовую часть судна темно-золотистым сиянием. Нигде, и она это прекрасно понимала, так не обихаживают место, где живешь, как на корабле. Каждая деталь была искусно выточена и отделана, каждая поверхность тщательно отполирована, беспредельно чиста, а медь и дерево отливали цветом меда или коричневого лоснящегося сиропа. Высоченные окна отбрасывали четырехугольный сноп света аж к самым ногам. «А когда умрешь, — с внезапно проснувшимся интересом подумала миссис Моррис, — когда, стало быть, покинешь свою комнату…» Пожалуй, было бы возможно, да, это мысль: оставить им сверкающую пустотой комнату, освобожденную от всяких вещей и чистую, как палуба.
«Ничего пролитого, никакого беспорядка — признака того, что тянется следом за исполненной усталости жизнью, за привычкой и забвением, этим мусором проведенных дней, позорной слякотью бытия».
Внезапно ей пришли на память слова: «Что-то медленно трещало в корпусе корабля», — предположительно, цитата в одной из тех приключенческих книжек, которые она так любила…
Она прошла дальше в идеально ухоженное помещение и увидела неподвижного и озабоченного капитана, склоненного над картой. Он опирался руками на стол. Он был из воска.
«Нет», — прошептала Элизабет Моррис.
Повернувшись, она поспешила стыдливо убраться отсюда прочь, прочь от этого странного корабля, где и нашла их всех, одного за другим застывшими в позе напряженной бдительности, страха или гнева, нашла всех этих корабельщиков — давным-давно почивших в Бозе и непристойно воплощенных в воске.
Миссис Моррис охватил страх, она хотела поскорее пройти через трюм, но не смогла найти лесенку. Наверху на потолке включились громкоговорители, — звуки, похожие на гавайскую гитару, размягчающие душу, неотшлифованные звуки, будто падающие на нее сверху…
Она попала в полосу голубоватого света неоновых ламп, и там, в своей каморке, при свете собственного своего прожектора лежал он, умирающий в одиночестве человек с открытыми глазами и впавшим ртом. Одна рука свисала с края койки, желтая, ужасающая, поросшая черным волосом рука. Они принудили его уронить свою фляжку, и темная жидкость призрачным иллюзорным потоком выливалась из нее, растекаясь по полу.
Обернувшись, миссис Моррис обнаружила лесенку. Поднявшись вверх на палубу и взявшись за перила, она оперлась лбом о свою руку.
— Алоха! — произнес Баунти-Джо. — С вами все all right?
— Да, all right, — ответила миссис Моррис. Она попыталась разглядеть Ханну Хиггинс и скамейку возле обезьяньей клетки, но с пирса струился поток людей, мешавших ей видеть.
— Старой даме сделалось худо, — сказал Баунти-Джо. — Она уехала домой. Я раздобыл ей машину.
— Ей было очень плохо?
— Не знаю. Она не захотела, чтоб я ее сопровождал. Я бы охотно проводил ее, я это делаю часто. Такое случается здесь все время, уж поверьте мне!
