— А они не вернутся?
— Они вернутся, — утешил ее Томпсон. — Они все вернутся сюда рано или поздно. Не беспокойся!
Улица была тиха, и молчалива, и совсем пустынна, словно все уже вышли из кино или разбрелись по делам.
Пибоди с Томпсоном направились к морю; все было ошибкой. Он объяснял ей, что кафе-бар Палмера, по большому счету, не очень-то хорош. Бары в Сан-Франциско — совсем другое дело! Вот бы ей на них взглянуть!
К вечеру поднялся ветер, прохладный, неслабеющий ветер! Они прошли два квартала, и тут Пибоди упомянула парад шляпок и прежде всего — шляпку миссис Рубинстайн.
— Пибоди, — спросил Томпсон, — о чем ты говоришь? Ты говоришь о шляпах?
— Да, — беспокойно ответила она.
— Шляпы! Шляпы, сидящие на головах огромных глуповатых женщин… Вот это зрелище! Такое зрелище я видел слишком часто.
— Конечно, — понимающе заметила Пибоди, там, на севере, — холодно. А ты больше думаешь о шляпках или о женщинах?
— О тех и о других. Помолчи, Пибоди!
Они продолжали медленно спускаться вниз на безлюдную авеню, к освещенным парусам «Баунти».
* * *
Нарядившись в праздничный туалет, миссис Рубинстайн отправилась к мисс Рутермер-Беркли — продемонстрировать свою шляпку. Встречались они не часто, но выказывали друг другу холодноватое, но неизменное почтение.
Каждый год сразу же пред весенним балом они обычно устраивали небольшую конференцию. Зажигались хрустальная люстра и лампады, миссис Рубинстайн была желанной гостьей. Ее ждали. Сознавая, какое удовольствие подарит своим появлением, она остановилась на миг в дверях, дабы снискать восхищение.
На сей раз огромная величественная дама была облачена в черный наряд, в сверкающий футляр из несовременных блесток, облегавших дугообразные изгибы ее могучих форм сверху вниз от белоснежного декольте до могучих же рук и рыхлого, лишенного мускулов живота прямо к полу, где распростерся пышный шелестящий шлейф. Одной рукой миссис Рубинстайн опиралась о косяк двери, другой легонько касалась полей своей громадной, отбрасывающей тень шляпы. В нынешнем году цвет ее был красный, шляпа была сотворена из темно-красного шелка и украшена фиолетовыми розами, правда, несколько роз были потрясающе голубыми. Одной голубой розе было дозволено опасть над одним ее глазом, другой же глаз смотрелся черным и торжественным, видимо, почти так это и было задумано. Мисс Рутермер-Беркли изрекла:
— Миссис Рубинстайн, вы великолепны! Позвольте предложить вам стаканчик шерри?
Хрустальный графин стоял на овальном столике с двумя застывшими в ожидании бокалами; миссис Рубинстайн подала бокал хозяйке, а потом — себе, высказав при этом словно бы свою собственную продуманную мысль, что, мол, традиции «Клуба пожилых» нуждаются в обновлении. Пока она была членом правления, она, мол, делала все, что в ее силах, но ее выпроводили оттуда, прежде чем многое, что имеет значение, было претворено в жизнь.
Мисс Рутермер-Беркли возразила собеседнице:
— Вы, очевидно, там слишком доминировали. Старые люди крепко придерживаются своих привычек, тут уж ничем не поможешь! Не желаете ли сигарету?
Миссис Рубинстайн вежливо отклонила предложение хозяйки. Она сказала:
— Я знаю. Я пугаю их. Трудно не слишком энергично идти вперед, когда тебе абсолютно ясно, что следовало бы изменить и как это можно было бы сделать. Представьте себе, будто кто-то пытается поднять тяжелый предмет на самую вершину холма, например, с помощью подъемной силы, а вы видите, что баланс ошибочно нарушен. Тогда в самом деле трудно не выскочить вперед и не сказать, каким образом надо использовать подъемную силу, дабы добиться эффекта и избежать катастрофы. Люди столь крайне мало осведомлены о том, как следует организовывать различные процессы…
Мисс Рутермер-Беркли слушала чрезвычайно внимательно.
— Это правда, — согласилась она. — Вообще, в связи с подобными вопросами могу упомянуть, что я долго-долго забавлялась мыслью о том, что именно вы, миссис Рубинстайн, были бы в состоянии модернизировать «Батлер армс» и вселить в этот дом новую жизнь и новые правила. К сожалению, это лишь игра воображения. Обещания и лояльность — вещи важные, а способностям иногда дано заменить собой творческую фантазию!
— Она устала, — быстро и неосторожно выговорила миссис Рубинстайн, имея в виду мисс Фрей.
— Да, устала именно теперь, — сказала хозяйка. — Но через несколько лет она, мол, соберется с силами. И тогда появятся новые идеи и вытеснят те старые представления, что более невозможны к употреблению. Единственно правильное и справедливое — присматриваться ко времени, в котором живешь. Миссис Рубинстайн, желаю вам всевозможного успеха в кавалькаде шляпок. Меня не удивит, если вы и в этом году принесете награду домой, в пансионат.
Она поднесла нетронутый бокал шерри к губам, и они расстались еще до наступления вечера.
Выйдя за дверь, миссис Рубинстайн закурила сигарету и подумала: «Устала? Хо-хо-ха! Никогда в возрасте Фрей я не уставала, никогда! Фрей рождена с полным отсутствием жизненной силы, и в старости ей уже никакой силы не обрести».
Линда вызвала такси, и миссис Рубинстайн прибыла в «Клуб пожилых» точно в нужный момент. Кавалькада шляп уже выстроилась в ожидании музыки. Кто-то открыл двери, она медленно вошла в бальный зал и заняла первое свободное место среди всех стоящих в ожидании музыки, украшенных всевозможными шляпами и шляпками дам.
12
Когда пришли Пибоди и Томпсон, в тамбуре царила лишь веселая спешка, там оставались лишь неуверенные в себе и опоздавшие, да еще несколько разных сбитых с толку фрекен из Лас-Уласа.
Он искал свой бумажник до тех пор, пока Пибоди не вытащила пятерку и им обоим не прокомпостировали билеты у входа в бальный зал. Мимо быстрым шагом прошла мисс Фрей, она постоянно спешила, словно была вынуждена успеть вовремя или помешать какой-то надвигающейся опасности. Томпсон заметил, что старые девы с обновленными лицами — зрелище умопомрачительное, хотя они точь-в-точь такие же, как прежде; внезапно его обуяла меланхолия…
Играли медленный вальс. Бал всегда начинался с внезапной прерывистой музыки, затем звуки становились спокойнее, дабы к двенадцати часам перелиться лишь в самый тихий блюз. Котильон, естественно, был большим исключением, и играли его в той же манере, что и в начале века.
Они попытались было пробраться к скамьям, но тут же угодили в толпу танцующих и толкающихся людей. Томпсон, держась за юбку Пибоди и опустив голову, следовал за ней. С трудом втиснулись они в какой-то угол у окна, где было спокойно, и Томпсон погрузился в свое обычное для него на веранде молчание.
Край зала напротив, вплоть до самой стены, был битком набит плотными рядами женщин, а также деревянными скамьями, расположенными друг за другом с равными промежутками, словно огни маяка, что вращаются во все стороны. Кавалькада шляп окончилась, и мощные домодельные шляпы — одна красивее другой — покоились на оркестровой эстраде: необузданные, романтичные, они походили на цветочные клумбы и свадебные торты. Миссис Рубинстайн танцевала с бургомистром, на груди у него красовался зеленый бант.
