В час пополудни миссис Рубинстайн отправилась в угловую комнату и преподнесла владелице пансионата свой зеленый бант. Бант прикрепили булавками к стене рядом с другими зелеными бантами.
— Для меня это загадка, — высказалась наконец владелица «Батлер армс», мисс Рутермер-Беркли, — в самом деле вызывает удивление, как вы всегда ухитряетесь отыскать шляпу красивее всех остальных?!
Миссис Рубинстайн, слегка улыбнувшись, ответила:
— Шляпа тут ни при чем. Главное — моя манера носить шляпу! Мисс Рутермер-Беркли, заверяю вас, это вопрос того же свойства, что и вопрос о моей сильной воле. Возможно, иногда я могу совершать ошибки, но мне почти всегда удается произвести впечатление, что я права. Только подлинный страх может помешать тому, что я пытаюсь совершить.
— Я верю вам, — согласилась со словами Рубинстайн владелица пансиона. — Я старая женщина. Я уверена: то, что вы мне сообщаете, обладает своего рода истинностью.
Поиграв цепочкой от часов, она помолчала и наконец произнесла:
— Я слышала от мисс Фрей, что двое из наших дам танцевали на вчерашнем балу друг с дружкой. Часть наиболее консервативных членов клуба были, как будто, глубоко задеты и даже шокированы. Миссис Рубинстайн, вы могли бы использовать ваши способности, чтобы тактично предупредить наших дам? Вопрос этот, разумеется, совершенно безобиден, но мог бы привести к озлоблению, если бы подобному примеру последовали другие.
— Озлоблению? — повторила миссис Рубинстайн. — Пожалуй, это не может привести ни к чему другому, кроме того, что эти бедняжки смогут, наконец, потанцевать. И к тому, что господам-мужчинам удастся избежать участия в танцах.
Мисс Рутермер-Беркли согласилась признать, что это звучит справедливо и разумно, но справедливость, к сожалению, не всегда бывает тем, к чему можно прибегать в жизни.
— Лично я, — высказалась она, — абсолютно свободомыслящий человек, но в городе, таком как Сент-Питерсберг, следует придерживаться принятых обычаев и определенного порядка. У нас множество стародавних традиций. А мисс Фрей не всегда тот подходящий Человек, когда речь идет о передаче сведений личного характера.
Беседа не доставляла владелице «Батлер армс» удовольствия, она стала медленно массировать руки и, подняв глаза, завершила визит миссис Рубинстайн легким кивком.
В два часа дня дождь был едва ли сильнее и заметнее легкого тумана, и три дамы вышли прогуляться на задний двор.
— Но почему? — спросила Ханна Хиггинс. — Мы танцевали очень спокойно и никому не наступали на ноги. Что они имели в виду?
— Забудь это, — ответила Элизабет Моррис. — Люди просто удивительны! Сколько бы им ни было лет!
Юхансон прошел мимо, неся жестяную банку, которая, предположительно, содержала нечто важное.
— Большинство, — вступила в разговор миссис Рубинстайн, — большинство живет, словно работая на холостом ходу. На холостом ходу мои дамы! Они функционируют по привычке. Они занимаются множеством мелких вещей, которые отвлекают их мысли. Вы, Элизабет, — продолжала она, быстро повернувшись к миссис Моррис, — чем занимаетесь вы? Нашли ли вы совершенное для себя бытие, что не нуждается в отговорках и увертках? Осмеливаетесь ли вы ничего не делать вообще?
— Это было бы, пожалуй, чересчур хорошо, да и чуточку легкомысленно, — ответила Элизабет Моррис.
Поправив волосы, она отошла от своих собеседниц и поднялась на веранду.
— Дорогая Ребекка, — сказала миссис Хиггинс, — ты опять ее запугала. Думаю, ее надо оставить в покое. Иногда хорошенько не знаешь, чего хочешь и что из всего этого получится… Миссис Рубинстайн долго и хрипло смеялась.
— Неужели это возможно? — спросила она. — Вы в самом деле обнаружили, что эти дамы после столь долгой жизни не ведают, чего хотят, и даже ни в малейшей степени не подозревают, что из всего этого получится?
Ханна Хиггинс, подумав, серьезно ответила, что, в основном, достаточно того, что ей нравится…
Юхансон вернулся уже без жестянки, с каким-то неопознанным инструментом в руках, и исчез за кустами. На многих кустах этой же ночью распустились цветы.
Около трех часов снова полил дождь. Тим Теллертон пересек улицу, чтобы нанести визит вежливости, и Пибоди, увидев, что он идет, вскочила на ноги. Она пыталась найти нужные слова, какие угодно слова… объяснения.
Он остановился возле крыльца и спросил, все ли они чувствуют себя хорошо, но Пибоди не смогла придумать ни единой красивой маленькой неправды, которая оправдала бы тот фатальный вчерашний вечер, скрыла бы и сгладила все его обстоятельства. Она выпалила:
— К сожалению, нет! Не все… Двое из нас ушли навсегда, два кресла-качалки — пусты… Но войдите и садитесь, не стойте под дождем… и разве не чудесно, что нам выпало на долю немного дождя…
— Поднимутся новые побеги и вырастут новые цветы, прилетят новые пчелы, — произнесла, сердито качаясь в своем кресле, миссис Рубинстайн. — Все снова начнется с самого начала. И новые пенсионеры тоже. Садитесь!
Пибоди заставила ее изменить своему стилю, а когда Пибоди впадала в раж, ни один человек не мог собраться с мыслями. Теллертон переводил взгляд с кресел-качалок на миссис Рубинстайн, но не садился. Она сказала:
— Не обращайте на меня внимания! Иногда я бросаю слова на ветер!
— Все снова начинается сначала! — торжествующе воскликнул Томпсон, — все снова и снова, так, как болтают женщины! Видели вы, как они поднимают петли на чулке, видели? Они пойдут на все ради того, чтобы спасти чулок!.. Иеремия Спеннерт выбросил бы все чулки в море!
Тим Теллертон молча стоял, глядя на них. Наконец он спросил, можно ли видеть мисс Фрей, но это оказалось невозможным.
— Извините нас! — произнесла Ханна Хиггинс. — Пожалуй, мы увидимся в другой раз. Бывают дни, когда слишком многое случается, а мы к событиям не привыкли. Полагаю, каждому из нас понадобится немного времени на размышления.
— Это правда, — согласился Теллертон. Изысканно поклонившись миссис Хиггинс, он покинул веранду.
* * *
Настало воскресенье, и Тим Теллертон спустился вниз в гавань, ничего другого не оставалось. Гавань для тех, у кого здоровые ноги, а городской парк — если они слабее. На пирсе было полным-полно людей, и он походил на обычное веселое приморье: маленькие белые шлюпки, озаренные солнечным светом, рулили в открытое море, а люди были одеты в платья и костюмы летних цветов. Многие пришли с детьми, а на месте парковки было невероятное множество машин; два автобуса стояли в ожидании неподалеку от «Баунти».
Небольшая четырехструнная гитара, которая всем своим видом говорит о гавайской музыке, без конца повторяла одно и то же нежное утешение, а дети, бегая туда-сюда, кричали, как птицы, и их тоже приманивали обратно своими криками птицы. День выдался, будто славное дружное семейное воскресенье.
Вместе со всеми Теллертон заплатил в кассу за билет и вошел в субтропический сад. У сходен стоял Джо, помогая туристам подняться на борт.
