— Да есть двое-трое. За гроши будут ездить, ведь это для них развлечение.
— Какую же он тебе дает скидку и сколько платит?
Лильеберг вытащил листок бумаги и протянул ей.
— Тут вот написано, сколько он мне платит, а тут — сколько я хочу. Только он кочевряжится.
— Здесь есть одна тонкость, которой ты, видимо, не знаешь, — сказала Катри. — За бензин платит вовсе не он, платит государство — фургон ведь возит газовые баллоны от причала к маяку. В городе понятия не имеют, что ехать там всего ничего. Мало того, им невдомек, что он дополнительно взимает деньги с почтового ведомства и возит вместе с почтой собственный товар. Он их неправильно информировал, и при желании они могут лишить его полномочий.
Помолчав, Лильеберг осторожно полюбопытствовал, откуда у Катри такие точные сведения.
— Долгое время я вела в лавке бухгалтерию.
— Ах ты черт, — сказал Эдвард Лильеберг и снова умолк. А в конце концов заметил, что получается вроде как шантаж. Оно конечно, факты неприглядные, но кто ж пойдет доносить властям, не дело это.
— Как хочешь, так и поступай. А все же намекни ему, что знаешь про его фокусы. Он сразу даст тебе прибавку.
— Может, ты и права… Только мне все это не нравится. Ну да и на том спасибо.
Когда Лильеберг ушел, Катри опять взяла в руки вязание. В доме царила тишина. Катри проворно работала крючком, даже не глядя на покрывало, которым были заняты ее пальцы; зачастую вязание — это способ дать отдых мыслям. На сей раз, однако, они все равно настигли ее и так навалились, что она была буквально раздавлена бременем жестокого открытия, которое повергло ее в ужас. Необходимо снова повидать Лильеберга, прямо сейчас, не откладывая. В безумной спешке Катри бросилась в переднюю, быстро надела шубу и махнула рукой псу: дескать, пошли! На улице уже стемнело. Второпях Катри забыла фонарик, но возвращаться за ним не стала. Короткой дороги к Лильебергам не протоптали, и она шла от дерева к дереву, порой останавливалась, крепко зажмуривала глаза и, вытянув перед собой руки, с трудом брела дальше. Ну вот, навстречу потянуло запахом лильеберговского крольчатника, а немногим позже она различила за стволами свет в окне. Слабенький, мутный отблеск его прямоугольником лежал на снегу. Ужинают, как видно. Надо было подождать до завтра — поступок, конечно, скверный, но ведь дело сделано и сейчас уже все равно. Войдя в сени, Катри сняла сапоги. Дверь ей открыл Эдвард Лильеберг, остальные братья сидели за ужином.
— Мне надо кое-что тебе сказать. Я ненадолго, — начала она. — Можно я подожду?
— Зачем, — сказал Лильеберг. — Ужин-то, чай, не простынет. Идем потолкуем.
Он провел ее в маленькую комнату, где стоял жуткий холод (все четверо братьев ночевали в другой комнате, побольше). Садиться Катри не стала. Поспешно и сурово она проговорила:
— Я ошиблась. Жалованье у тебя в норме и скидка на продукты более чем изрядная. Лавочник, может, кого и обманывал, но только не тебя. Поэтому беру свои слова обратно. Я была несправедлива.
Эдвард Лильеберг стушевался. Предложил чашечку кофе, но Катри поблагодарила и отказалась.
— Во всяком случае, запомни одно: приноровиться — вовсе не значит пойти на попятный, — сказала она, уходя. — Ты за ним приглядывай. И в конечном итоге все равно ты в выигрыше, потому что любишь шоферить, а он об этом даже не догадывается.
На улице Катри опять встретил густой запах крольчатника. Ну вот, дело сделано. Может статься, Лильеберг ей больше не доверяет, а это было бы уже скверно. Ведь лодку для Матса надо заказать именно Лильебергу, и поскорее, иначе к лету не будет готова. А кто может потребовать, чтобы Лильеберг принял на веру деньги, которых покуда нет, и обещания человека, который поставил под сомнение свою честность, единственный раз сбившись с прямого пути, хотя сам же себе жестко этот путь наметил.
20
Зима открыла новую страницу. Морской берег хранил безмолвие. Длинными грядами тянулись по льду сугробы, а между ними ветры дочиста вымели гладкие, как стекло, участки. Многие из деревенских, вооружившись удочками, занимались подледным ловом, а Хюсхольмов красный буер с санками на прицепе — в них сидела жена Эмиля — нет-нет да и проносился мимо них к дальним буйкам. Снег слеживался, оседал, становился ломким, но лед был по-прежнему крепок — что в проливе, что у мысов. И дни стояли сплошь погожие, ясные. Однажды утром Анна спустилась к рыбачьей пристани; она вглядывалась в даль, пытаясь различить на льду громадную кучу мебели, которую Катри обрекла на утопление, но сияние неба слепило ее, и ничего она не увидела. Из лодочной мастерской доносился перестук молотков; колотили в четыре руки, ровно и ритмично, удары разом стихали и разом возобновлялись. Анна, щурясь от солнца, села на канатную бухту.
— Хороша погодка, — сказала у нее за спиной Катри. — Вы забыли темные очки.
Анна поблагодарила и сунула очки в карман.
— А еще пришла почта. Опять из пластмассовой фирмы.
Анна только напряглась, выпрямила спину и еще крепче зажмурилась. Потом, почувствовав, как мало-помалу пригревает солнце, начала тихонько насвистывать. Катри постояла-постояла да и вернулась в «Кролик».
О пластмассовой фирме Анна сумела забыть, так же как и о многом другом. Ведь «коричневые конверты» — так она их называла, — с машинописным адресом, без единого цветочка, омрачали ее жизнь уже не первый год. Большей частью Анна кое-как выходила из положения: благодарила за проявленный интерес, мол, приятно узнать, что ее кролики идут в дело, и условия вполне ее устраивают, «искренне ваша» и так далее. Порой, однако, возникали сложности, фирмы запрашивали сведения, факты, которые Анна не могла отыскать ни в памяти своей, ни в ящиках стола. Тогда она малодушно прятала докучливые письма в шкаф, на предмет последующего рассмотрения, и всеми правдами и неправдами ухитрялась постепенно про них забыть. Та же судьба наверняка постигла бы и письмо из пластмассовой фирмы: им понадобились копии всех договоров, когда-либо заключенных Анной Эмелин по поводу кроликов. Такое послание Анна получила с месяц назад и уже пошла было к шкафу, но в эту самую минуту Катри принялась выбивать на улице ковры. Анна тотчас остановилась с письмом в руке, вернулась назад, перечитала текст, причем не один раз, и не нашла ничего, что бы можно было истолковать неправильно. В конце концов она наудачу выдвинула несколько ящиков в своем большом шкафу — каждый из них был до отказа набит письмами и всякими-разными бумагами. Стоит ли удивляться, что Анна снова их задвинула и уткнулась в книжку.
Но на следующее же утро припожаловала эта новая деловая совесть и так взяла Анну в оборот, что слова «возможно быстрее» огненными письменами проступили сквозь коричневый конверт пластмассовой фирмы. Торопливо, чтобы не успеть раскаяться, Анна опорожнила на кровать два-три ящика и принялась рыться в письмах. Очень скоро она сообразила, что все надо разложить на стопки. Кровать оказалась мала, стопки сыпались на пол, мешались одна с другой. Пришлось переехать на ковер. И ведь не упомнишь, что в какой куче, — Анна то и дело клала бумаги не туда. В конце концов у нее разболелась спина, и часам к двенадцати она пошла за Катри.
