Анна перебила:
— Да мало ли что люди говорят! Я ошиблась. Твоя сестра долго-долго копила деньги, чтоб подарить тебе эту лодку. И, кстати, никакая я не тетя. Я — Анна. Хватит ломать над этим голову, ты подумай вот о чем: как разместить койки, двигатель и все прочее.
Катри увидела модель лодки сразу, как только вошла в свою комнату. Матс поставил лодочку на окно, где она четко вырисовывалась на фоне неба. Катри закрыла дверь и, быстро подойдя к окну, поняла, что это — точная копия, вплоть до малейших деталей. Матс явно работал над ней очень долго. Дерево взял такое же. И чалка есть, и койки, и машинный отсек — словом, все. Накладки из латуни. На носу, по всем правилам каллиграфии, выгравировано название — «Катри».
Явились наконец. Анна пошла к себе. Матс поднялся по лестнице. Услыхав его шаги, Катри хотела было выйти навстречу, но оробела, и не могла, и не знала, что сказать, но в тот самый миг, когда он закрывал свою дверь, ее сомнения развеялись, она выбежала из комнаты и крепко обняла брата, всего на мгновение, и оба они не промолвили ни слова. Впервые в жизни Катри решилась обнять Матса.
К ночи ветер улегся и наступила тишина, только в деревне нет-нет да тявкнет собака. А из Анниной комнаты за целый день не донеслось ни звука.
Я знаю, она опять лежит в постели, укрылась с головой одеялом и видит сны, потому что не видит больше землю, а это значит, ничего ей не хочется. Она гнетет меня, придавливает к земле, она все время здесь со мной, как тяжкая обуза, эта Анна Эмелин. Помню, когда-то давно у нас была собака, которая загрызла курицу, так вот эту мертвую птицу привязали ей на шею, и бедняга весь день таскала ее за собой, а под конец просто лежала, не двигаясь, с закрытыми глазами, пришибленная стыдом. Жестокое наказание. Да уж чего проще — вызвать угрызения совести… Небось и дальше так будет, скорее всего. Она что же, воображает, будто лишь она одна устала, когда прячется под одеялом, от беспомощности, от отсутствия опоры, оттого, что мир не такой, каким он ей представлялся? Это моя вина?! Как долго человек вправе ходить в шорах, чего она хочет, эта Анна Эмелин, что еще ей от меня понадобится?.. Если она вправду была такая, как ей кажется, то все, что я делала, и говорила, и пыталась ей втолковать, все было ошибкой, постыдной ошибкой. Но простодушие давным-давно ее покинуло, гораздо раньше, она и не заметила как. Есть в ней что-то от хищного зверя, хотя ест она одну траву. И она об этом не знает, никто ей об этом не сказал — может, просто недостаточно ею интересовались, чтобы рискнуть. Что же мне делать? Сколько существует истин и чем оправдать то, во что люди верят?
То, что совершают? Самообманом? Засчитывается ли только результат? Я больше не знаю.
В пол стукнула Аннина трость, сердито, несколько раз подряд. Когда Катри сошла вниз, Анна сидела в постели, закутавшись в одеяло.
— Что ты там вытворяешь? Битых полдня топаешь над головой, туда-сюда, туда-сюда. А я пытаюсь заснуть.
— Знаю, — ответила Катри. — Только и делаешь, что спишь. Спишь, спишь, спишь. Думаешь, мне очень легко жить с мыслью, что ты убиваешь время во сне, поскольку все не вполне так, как ты себе представляла?
— О чем ты? — сказала Анна. — Что ты выбрала на сей раз темой для проповеди? Нет в этом доме покоя. Тебя не радует его лодка?
— Отчего же, радует. Ты поступила очень благородно. Вернее, просто-напросто справедливо.
— Ну ладно, — буркнула Анна. — Чем плохо, что я хочу спать? Правда, сейчас сон у меня, по твоей милости, совершенно прошел. Сядь и успокойся. Что опять не слава богу?
— Мне надо сказать тебе кое-что. Кое-что важное.
— Если это снова «Объединенная резина»… — начала Анна.
— Нет. Это очень важно. Выслушай меня. Пожалуйста. Я обошлась с тобой нечестно. С самого начала я лгала, плела о других людях всякие небылицы, я виновата и должна теперь сказать тебе об этом, теперь ничего не поделаешь, но сказать надо. — Катри говорила очень быстро, она стояла у двери, глядя мимо Анны, в стену.
— Странно, — заметила Анна, — очень странно. — Она встала, одернула платье, расправила покрывало. — Удивительный ты человек. Иногда мне казалось, что нет на свете никого серьезней тебя: другие люди болтают, а ты произносишь речи. Забавно только, что подчас ты вдруг говоришь вещи, которых от тебя совершенно не ждут. Ты сейчас забавляешься?
— Нет, — без улыбки ответила Катри.
— Ты можешь повторить все, что мне сказала?
— Нет.
— Ты сказала, что лгала мне.
— Да.
— И что это означает?
— Это означает, — через силу ответила Катри, — это означает, что другие тебя не обманывали. Я имею в виду людей, с которыми ты сталкиваешься. Тех, кто тебя окружает и кто пишет тебе письма. Они тебя не обманывали. Можешь им снова верить.
— Возьми сигарету и сядь, — сказала Анна. — Не стой с таким вот лицом. Пепельница найдется. Ты имеешь в виду, к примеру, лавочника и Лильеберга?
— Да.
— А может, и нашу несравненную фру Сундблом? — фыркнула Анна.
— Анна, дело серьезное. И очень важное.
Но Анну вдруг обуяла какая-то злая веселость.
— Важное? Что ты разумеешь под «важным»? Может, «значительное»? Может, имеешь в виду пластмассовые фирмы? Стало быть, они меня не обманывали? Милейшие люди — и они, и мои издатели? Безгрешные, в точности как эти от роду испорченные дети, которым бы только хапать, хапать, хапать… О чем ты толкуешь? Об этом, да?
— Анна, прошу тебя.
— Они меня не обманывали? Ни один из них не обманывал?
— Ни один.
— Очень ты странная, — сказала Анна. — Считаешь, доказываешь. Возводишь напраслину на всех и каждого, заставляешь в это поверить, а потом являешься и говоришь… смеешь явиться ко мне и говорить, что все это неправда?! Зачем ты так делаешь?
Они сидели друг против друга за столиком у стены. Анна пристально смотрела на Катри и вдруг подумала, что никогда не видела такого невеселого человека, как Катри Клинг.
— Стараешься быть доброй ко мне? — спросила она.
— Теперь ты подозрительна, — сказала Катри. — Одному можешь верить: я никогда не стараюсь быть доброй. Ладно, буду повторять все, что сказала, пока ты не поверишь.
— Но ведь тогда больше нельзя верить тебе?
— Да, нельзя.
Анна наклонилась к ней через стол.
— Катри, есть в тебе что-то… — Она поискала слово и, найдя его, продолжила: — Что-то слишком уж категоричное. И это заводит в тупик. Не отдохнуть ли тебе немного? — Она накрыла ладонью руку Катри. — Часок-другой. Может, тогда мы лучше поймем друг друга.
— Слишком категоричное? — переспросила Катри. — И заводит в тупик? — Она затушила сигарету. — Если уж кто категоричен, так это ты. И заведет твоя категоричность прямиком туда, куда ты хочешь. Я знаю. Я напишу тебе письмо.
