— Здесь подходящая отмель. Не дергай за леску. Помедленней, помедленней, вот так. Спокойно. Если клева не будет сразу, имеет смысл перебраться на другое место. Я знаю, я здесь ловлю рыбу уже пятнадцать лет. Меня не проведешь.
— А ведь правда, — сказал Юнас. — Если сразу не клюнет, значит, уже и не будет клевать, я тоже это заметил. Начнешь не там, где надо, и все пропало, тебя заклинило, и продолжать работу бессмысленно. Вот это-то и приводит меня в отчаяние.
— Точно, — отозвался Стиккан, не слушая. — Ты знаешь толк в своем деле. При сильном ветре самодеры должны быть, конечно, потяжелее. Отпусти леску, еще немного, помедленнее, помедленнее… Вот так. Опля, пошла! Выбирай!
На палубе билась здоровенная треска.
— Черт подери! — воскликнул Юнас. — Громадина! Дай я ее прикончу.
Он колотил по рыбине и неотступно думал об Игреке.
— Вовсе ни к чему делать из нее отбивную, — сказал Стиккан. — Они умирают очень легко.
— Как по-твоему, сколько она весит?
— Четыре кило, не меньше.
— Черт подери. И я поймал ее вот так, запросто! Жаль только, я терпеть не могу запеченную треску… Знаешь, отдай-ка ее своей жене.
— Ох уж эти жены, — отозвался Стиккан. Он наполнил стаканы, смотал самодеры, убрал их в ящик на корме и продолжал: — Странно получается с женами. Никак не можешь привыкнуть. Или, наоборот, чересчур привыкаешь… Здесь вот, в море, начинаешь задумываться…
— Стиккан, а ты когда-нибудь обижал свою жену, то есть хоть раз обидел ее смертельно?
Подумав, Стиккан откровенно признался:
— Да. Один раз. Мы должны были пойти на какой-то маскарад, и она нарядилась Кармен. Ну и… понимаешь, я захохотал.
Юнас покачал головой:
— Паршиво. Но я не о том тебя спрашивал. Ты когда-нибудь бывал с ней жестоким?
— Насколько помню, нет, — ответил удивленно Стиккан. — А ты бывал?
— Точно не знаю. Иногда жестокость состоит не в том, что ты делаешь, а в том, чего ты не делаешь.
— Да, да, — сказал Стиккан, думая о другом. — Во всяком случае, я больше не собираюсь ловить. Ты ведь видел, я убрал самодеры. Походим еще или прямо домой?
— Думаю, прямо домой… Послушай, Стиккан, тут одна такая штука. Ты не продал бы мне бутылку виски, если у тебя есть с собой лишняя, а то мои запасы уже истощились, а в город ехать неохота.
— Ну конечно, о чем разговор! Это тебе от меня маленький дружеский подарок. Дай мне знать, когда тебе опять захочется половить на самодер. Видишь, мы ловим не больше, чем нам надо.
Кажется, эта рыбалка была ошибкой, она отвлекла меня от рассказа об Игреке. Бутылку я оставлю до завтра, в качестве орудия труда, сегодня уже все равно день пропал. И впредь никакой трески, это уж по крайней мере наверняка.
Мария принесла Юнасу полотенца и пачку свечей. Он сказал, что в воздухе опять пахнет дождем, но она ничего на это не ответила, не помогла ему, и, чтобы прервать молчание, он раздраженно воскликнул:
— Неужели я по-прежнему для тебя только некое явление, нечто пугающее, образ чего-то, что могло быть отцом?
Мария улыбнулась и сказала:
— Не стоит так волноваться.
— Почему же это? — спросил Юнас.
— Мы даем тебе время, — ответила она. Ответ возмутил его.
Чуть позже в дверь постучали. Это был тот самый рыжий мальчик. Он сказал:
— Мне надо написать рассказ. Мама велела мне написать рассказ для дедушки, чтобы отблагодарить его.
— За что?
— За самодеры, которые он мне подарил. И мама велела попросить тебя исправить ошибки. Называется «На рыбалке». Прочитать — или ты сам прочитаешь?
— Читай, — сказал Юнас, садясь на кровать. — Давай читай. Рассказ, наверное, про треску?
— Точно. «Однажды в прекрасный летний день мы отправились в море ловить треску на самодер, и погода была прекрасная».
— Ты повторяешься, — сказал Юнас. — То есть как?
— Незачем два раза повторять, что погода была прекрасная.
— Но она и на самом деле была прекрасная. «Мы забрасывали и забрасывали дедушкины новые самодеры, но рыба не ловилась, поэтому мы поплыли на другую отмель, но и там не клевало. И тогда мы решили, что все равно ничего не поймаем, здесь трески нет. Пытаешься, пытаешься, а потом говоришь: хватит. Так что мы остались ни с чем». Мама говорит, что надо написать еще что-нибудь.
— Нет, — ответил Юнас, — думаю, она ошибается, ты сказал главное. Пытаешься, пытаешься, а потом остаешься ни с чем. Этого достаточно. Сколько лет твоему дедушке?
— Не меньше ста.
— Охотно верю, — сказал Юнас. — Когда ему исполнится сто пятьдесят, подари ему спиннинг. Вот тебе на мороженое. Пока.
— Пока, — ответил мальчик и ушел.
16
Июль перешел в август. Стиккан Блюмквист отправился с женой в круиз вокруг Аландских островов, оставив в лавке пакет. «Моему другу Юнасу». Две бутылки «Баллантайна». Весьма мило с его стороны. И на пригорке возле лавки люди были с ним милы — здоровались, улыбались, спрашивали, как, мол, там у вас, возле каменного поля. Казалось, ни один дьявол не в состоянии помочь ему справиться с трудной задачей — поддерживать в себе плодотворную ненависть.
Юнас махнул рукой на конспект. Наброски бывают опасны. Даешь великолепный выход накопившимся в тебе силам и идеям в эскизе или наброске и остаешься ни с чем. Хочешь развить, улучшить, а получается бледный, разбавленный кисель, ибо ты уже сказал все, что хотел сказать, пусть неуклюже, сумбурно, но ты выразил свои мысли, и знаешь это, тебе дорог твой набросок, он тебя связывает, и ты не можешь двигаться дальше. Следовало бы вообще запретить двигаться дальше.
Недурно, это, пожалуй, можно использовать, только сформулировать получше. Но сейчас я не успею, я говорю с Игреком.
Каждый раз, когда Юнас говорил с Игреком, он шел на каменное поле. Иногда он поднимал камни и бросал их в сторону. Бросать камни было даже приятно. Физическая работа казалась честнее и достойнее умственной.
Возможно, я не могу писать о тебе потому, что ненависть — это как несчастная любовь: человек так глубоко погружен в свое несчастье, что еще не в состоянии связно и убедительно сформулировать свои мысли. Лишь какое-то время спустя он способен взглянуть на все со стороны и, так сказать, вновь обрести глубину и яркость чувств, но на этот раз уже без помутнения рассудка.
Я ненавижу тебя до глубины души.
Но лишь тобой я сейчас живу. И с горечью восхищаюсь твоей способностью видеть людей насквозь и мгновенно узнавать, что они собой представляют: все их слабости, на чем можно сыграть, чтобы добиться своего, а если у них нечего взять, то уйти и забыть, навсегда. У тебя не бывает сомнений, ты решаешь мгновенно и деловито и сообразно с этим действуешь, ты никогда не разочаровываешься, ведь разочарование удел малодушных. Результат ошибочных оценок и бесцельно потраченного времени. Тебе не приходится досадовать, потому что ты всегда делаешь правильный выбор, и тебе незнакомо волнение, потому что ты не допускаешь возможности ошибки, неудачи. Я твердо уверен, что у тебя не бывает ночных кошмаров. Наградить тебя кошмарами? Твоя жизнь, или оставшаяся тень твоей жизни, сейчас у меня, в моих руках. Понимаешь? Сделать так, чтобы твои дети ненавидели тебя? Заставить тебя изведать, что переживает человек, внезапно осознавший свою полную одинокость? Я не употребляю слово «одиночество», об одиночестве болтают все кому не лень, к чему говорить об очевидном; и еще одна вещь, от которой меня тошнит, — болтовня про поиски своей индивидуальности. Ах, какое замечательное, литературное выражение! Кокетничают, валят с больной головы на здоровую, ничего не ведают, я плюю на них, во всяком случае, я плюю на поиски своей индивидуальности.
