— Мне очень жаль, но в понедельник я уже должен быть в Милане. Но если вам необходимо уехать сейчас, то я подожду Пабло.
— Об этом не может быть и речи!
При мысли, что этот наглый парень, похожий на уголовника, будет разговаривать с Пабло о Мартине и уговорит того стать таким же бродягой, Линде охватила паника. Известное дело: этот непонятно откуда взявшийся тип в татуировках и солнечных очках расскажет о ночной жизни в Милане, о прогремевшей художественной выставке в Париже и потрясающих наркотиках в Нью-Йорке, и нет больше выпускника рейхенхаймской гимназии, и нет больше ответственного сотрудника пешеходной зоны в «Эмнисти интернешнл»: теперь ему потребуются новые шмотки и кокаин, а школа хоть провались. Может, еще и перекинется на сторону своей истеричной сестрицы. Начнет вдруг выдумывать какие-то детские обиды и сваливать всю вину за свою не всегда счастливую жизнь на родителей. Нет, он не допустит встречи этого типа со своим сыном! Хватит и того, что Мартина подпала под такое влияние.
— Ну что ж, — сказал молодой человек, — так или иначе, но вам придется пожертвовать мне один или два часа вашего времени. Больше это вряд ли займет. Мартина описала мне в общих чертах, что ей здесь принадлежит. Вещи из ее комнаты — если таковая еще существует — и несколько картонных коробок в подвале. Чтобы побыстрее покончить с этим, мне бы хотелось поставить мою машину во двор.
Он кивнул на старенький грузовичок «рено», стоявший на другой стороне улицы. Точно такой же, какие Линде и Ингрид частенько встречали во время своих поездок по Франции. Тогда они мечтали сами когда-нибудь с ветерком прокатиться по просторам Южной Франции с матрацем в багажнике под небом, напоенным ароматом сыров, вина и звуками скрипок.
Однако когда они спустя несколько лет в самом деле отправились в такое путешествие вместе с детьми — правда уже в «фольксвагене», с палатками для кемпингов и точно рассчитанным маршрутом, — то эта поездка закончилась катастрофой. Линде и теперь не до конца понимал, почему именно во Франции все вдруг полетело к черту. Но с тех пор семья развалилась, Ингрид все глубже погружалась в депрессию, в семейной атмосфере царили ложь и недоверие.
— Господин Линде?
Линде перевел взгляд с грузовичка на зеркальные стекла очков молодого человека, и его охватила волна бессильной злости.
— Вы всегда обращаетесь с людьми как генерал какой-нибудь хунты?
— Не понял?
— Или у вас в Милане так принято?
— Извините, но я просто в толк не возьму, о чем вы говорите.
— Вон оно что! — Линде порадовался этой, пусть даже маленькой, победе. — Тогда подумайте как следует.
Линде знал, что все это — обычная игра учителя в кошки-мышки, но сейчас ему любые средства годились.
— Послушайте, господин Линде, не создавайте новых неудобств там, где их и без того хватает. Я хочу только забрать вещи Мартины. А кроме того, мне срочно нужно в туалет.
На это Линде не нашел что возразить. Стоит ли отказывать приятелю его дочери в просьбе воспользоваться туалетом? Это показалось ему глупым. С другой стороны, если уж этот парень все равно окажется в доме…
— А слово «срочно» я употребил в прямом смысле. И если вы не хотите, чтобы я на ваш забор… — Молодой человек начал расстегивать брюки.
— Вы в своем уме? — Линде машинально оглянулся на соседские дома и подумал: «Я сейчас набью ему морду!», — отвернулся и рывком распахнул дверь. — Ну так идите же!
Линде услышал шум спускаемой воды в унитазе, потом воды в раковине. Чистюля, значит! До унитаза помыл руки. А теперь — еще раз. Уж не удрала ли его дочь из дому с гомосексуалистом? Линде стиснул зубы и тяжело вздохнул. Его маленькая Тиночка! Тинуля, Тити, Татюля! Что же должно было случиться, чтобы этот хулиган мог так важничать от имени его дочери?! Недоросль-террорист — вот кто он! «Если вы не хотите, чтобы я на ваш забор…» — это о многом говорит! Нынче хамит, а завтра подкладывает бомбу или что другое вытворяет, если дела идут не так, как хочется господину из Милана! Ублюдок! Прикасаться к его дочери! Устраивать с ней всякие свинства! Его зарезать мало! Проломить ему череп! Растоптать!
— Большое спасибо… — Мартинин друг закрыл за собой дверь ванной, взглянул на Линде и испуганно замер. — Что с вами?
Линде медленно закрыл рот, опустил кулаки и сделал глубокий вдох. Глаза его смотрели в пол.
«Спокойно, главное спокойно».
Молодой человек сделал шаг вперед, но, видимо, тут же передумал, шагнул назад, сунул руки в карманы и остановился, выжидая. Линде не тронулся с места, только его живот с трудом поднимался и опускался.
Подождав с минуту, молодой человек сказал:
— Мне ничего от вас не надо. Я хочу только забрать Мартинины вещи, и чем быстрее это произойдет, тем будет лучше для всех нас.
Линде слышал лишь отдельные слова: «Мартина… Мартинины вещи… лучше для всех нас…» Да, вероятно, для всех нас будет лучше, если Мартина совсем уйдет из семьи. Что она им принесла в последние годы, кроме ссор? Конечно, ему трудно расстаться со своей любимой Татюлей, с другой стороны — разве они не расстались друг с другом уже давно? Сколько лет прошло с тех пор, как Мартина подарила ему на день рождения полосатые носки, а он изображал директора ее цирка? Какое счастливое было время! Но потом, после того, как они все вернулись из Франции, неделями ничего: ни тебе «доброе утро», ни «привет», даже не посмотрит в его сторону. И уже на второй вечер Ингрид настояла на отдельных спальнях. Ей нужно, мол, сперва получить полную ясность об одном происшествии! С тех пор он спал в своем кабинете на диване. А от Мартины, главной виновницы всего этого, ни слова. От него, естественно, тоже. Зачем же ему заговаривать о так называемом происшествии, которого на самом-то деле и не было? Разве это не истолковали бы тут же как признание своей вины? Один только Пабло все пытался бороться с этим ледяным молчанием: «Не может ли мне кто-нибудь объяснить, что произошло во время каникул?» Но женщины лишь отмахивались от него. Ингрид — со своей отсутствующей и в то же время неприятной миной, которая и по сей день у нее на лице, а Мартина — с горькой усмешкой и жестким ясным взглядом, который, казалось, говорил: «Я не с вами, я просто наблюдаю за вами, по мне — так хоть утопитесь вы все». И, обращаясь с братом, как с идиотом, но все-таки живым существом, вдруг заявляла: «Хотелось бы мне знать, сколько ты, ничтожество, получаешь за эти беспрерывные демонстрации?» Она смотрела на него с холодным интересом, как ученая дама рассматривает какую-нибудь падаль. Единственный человек в доме, перед которым она в редкие минуты сбрасывала панцирь, чтобы на него же яростно нападать, была ее мать. Как-то раз летом Линде через открытое окно услышал в саду несколько фраз, в другой раз крик нарушил его дневной сон.
— Да ведь ты — распоследнее лицо в этой истории! Все эти твои сраные депрессии и страхи! Сделай же что-нибудь! Брось его, прикончи его или себя саму! Не могу больше видеть твои идиотские страдания! Ты что думаешь — мне это помогает? Совсем наоборот! Это всего лишь жалость к себе! Твоя дерьмовая жизнь, дерьмовый брак, дерьмовые родители! И ты сама — плохая мать и не хочешь его бросить, пока мы не получим аттестат зрелости! Меня тошнит от всего этого!
