— Засранец, — пробормотал официант и отошел.
Мануэль глядел ему вслед, пока тот не исчез на кухне. Этого он проучил. Но с какой стати официанту вздумалось обращаться с ним как с последним пролетарием? Словно Мануэль и представления не имеет, как надо вести себя с важными людьми. Это он-то. С каким количеством министров культуры он сидел за одним столом на разных приемах в честь Сабины! В большинстве своем — до зевоты скучные люди. И развратники. Всегда с актрисами моложе их на сто лет и все равно заглядывают во все декольте. Правда, у этого — писательница. Ну уж, писательница. Хотя она пишет книги, их печатают, наверно, даже продают, и почему, собственно, всякий дешевый газетный пачкун должен порицать ее за то, что она — не Пруст? Чистая зависть. Потому что газетный бумагомарака в своей трехметровой комнатенке штатного сотрудника представляет себе, как министр культуры возит свою старушку с одного приема, где им подают шампанское, на другой, и думает: не имеет значения, что она наболтает в перерывах в своем пятизвездочном отеле в диктофон, с помощью мужа это в любом случае будет опубликовано. Какая подлость! Ведь, разумеется, из-за положения своего мужа женщина работает еще напряженнее. Ему, Мануэлю, хорошо известно, каково это! Как часто ему приходилось выслушивать: «А, так ты — муж Сабины?» Как будто он берет у нее интервью, пока она чистит зубы. И что же делать таким людям, как он и жена министра? Чтобы их воспринимали всерьез, им в своей профессии необходимо быть в два раза лучше остальных, вкалывать, как турки.
Мануэль подлил себе вина и краем сознания отметил, что бутылка уже наполовину пуста, а салат все еще не принесли.
…И потому просто стыд, что он еще не прочел ни одной книги этой писательницы. Но он не покажет виду. Между прочим, я поклонник ваших книг. (Романов? Философии? Описаний интерьеров? Заголовки и язвительные концовки критических статей не содержали никакой информации.) Ах, как приятно это слышать, такие комплименты я получаю нечасто, потому что… видите ли, если ты — жена министра культуры, то тебя почти не воспринимают всерьез как самостоятельного художника. И не говорите. Моя жена — пианистка, должен сказать, не безызвестная, и мне тоже приходится бороться, чтобы меня признали как журналиста. Вы журналист? Как интересно, о чем вы пишете? Ну, в основном про андеграунд, в Пекине, нью-йоркском Бронксе, Капштадте, Гаване, Ройтлингене. В Ройтлингене? Да, в Ройтлингене. Трудно поверить, но там по-настоящему кипит жизнь: наркотики, хип-хоп, искусство граффити, вся палитра. (Надо ли сказать, что мой отец, знаменитый архитектор, когда-то сделал проект общей школы для Ройтлингена, а я написал об этом сообщение в местную газету? Просто как оригинальный контрапункт, в смысле: если изо дня в день ешь икру, то иногда и бутерброд покажется настоящей едой? И может быть, немного правды тоже не помешает? Нет, лучше подождать.) Звучит интригующе: Ройтлинген… Послушайте, а не хотите ли вы пойти с нами на прием к федеральному президенту, там будет шампанское, и мы могли бы продолжить нашу беседу. С удовольствием, вот только я договорился о встрече вон за тем столиком относительно подписания договора. О, тогда я, разумеется, не хотела бы вам мешать. Ах, знаете, речь идет о работе в штате, а я все еще не могу решить, действительно это моя cup of tears
[3]
. (Она удивлена.) Вы хотите сказать cup of tea
[4]
, как говорят англичане? Нет, cup of tears, потому что разве любое важное решение не связано со слезами, ведь ты всегда ждешь от него чего-то другого, возможно, более привлекательного? (Она начинает понимать.) А, понимаю! (Смеется.) Вы говорите такие (в ее глазах вспыхивают огоньки, говорящие «да вы можете быть опасным мужчиной»)… необычные вещи. Да, андеграунд нельзя назвать обычным — в любом отношении. (Я гляжу ей в глаза, прямо, как и положено человеку с мозгом весеннего рола. Она быстро оглядывается на своего мужа, который болтает с какими-то идиотами о восстановлении замков, потом отвечает на мой взгляд и совсем легко проводит языком по губам.) Лучше еще раз подумайте о работе в штате и пойдемте с нами к президенту… (Она с намеком откидывается на спинку стула.) У него большой дом.
Большой дом — Мануэль ухмыльнулся. Да, беби, давай быстрей к президенту, а там — устроимся на мебелях Луи XIV!
Когда Мануэль в следующий раз оглядел зал, ему пришлось прищуриться, чтобы яснее видеть. У окна все еще сидели люди из «Красоты и качества». Так, надо бы к ним потихоньку подойти. Но где же его салат? И вино уже кончилось. Он поискал глазами официанта и сделал ему знак принести вторую бутылку. Когда официант открывал вино, Мануэль не стал спрашивать про еду. От мысли про устриц в желудке делались спазмы.
— Эй, Мануэль!
— А? — Мануэль с трудом повернул голову. Перед ним стоял… как бишь его зовут?
— Мне очень жаль, но нам пора идти. Если у тебя будет время и ты окажешься поблизости, заходи к нам в редакцию.
— Ну….
— И мы сделаем замечательную статью про Сабину. Я уже сказал Марку. В принципе это возможно. Вот только с фотографиями надо постараться, они должны подходить «Красоте и качеству». Надо, чтобы они были необычны и немного сексуальны…
Мужчина внимательно смотрел на него. Это что, был вопрос?
— У меня идея: крупнозернистые.
— Что?
— К-крупнозернистые ф-фотогрраафии и овсянка на большом п-п-пальце.
— Старик, Мануэль! — Тип хлопнул его рукой по плечу. — Да ты уже здорово набрался! Наверно, это из-за пекинского андеграунда. — Он рассмеялся. — А кстати, что они там пьют?
— Дес-силированное пойло.
Тот снова рассмеялся:
— Отлично! — И снова хлопнул его по плечу. — Ну, надеюсь, до скорого. Приятно тебе провести время.
И вот он ушел, договор с редактором. Ну и ладно. Работа в штате! Это вообще не для него. Ему нужна свобода, никаких интриг, никаких удобств, нос по ветру, рука на пульсе времени — человек андеграунда! Именно так он и будет разговаривать с женой министра. Меня зовут Ройтер, Мануэль Ройтер, я хотел бы сделать с вами что-то вроде романа в фотографиях. Извините, я приглашена на обед, может быть, вы свяжетесь с моими агентами? Да-да, с агентами — не со мной. А теперь внимательно слушайте. Я вижу это так: вы стоите на грязном перекрестке в Бруклине, я вижу вас в чулках с ярко-красными резинками, без трусиков, губная помада размазана, ваши колени в крови, и при этом вы громко читаете стихи Гёльдерлина, так громко, чтобы вас услышал весь загаженный Бруклин, а потом и весь загаженный земной шар, понимаете, с самого низа до самого верха, Гёльдерлин как взгляд на мир; а затем вы читаете критические статьи о Гёльдерлине — вы знаете, как часто и жестоко его критиковали? Но это еще не все, в финале вы читаете собственные тексты и критику на них и при этом раздеваетесь — понимаете, обнаженная перед всем миром, я такая, какая есть, обнаженная, как мы все, обнаженная, как Гёльдерлин. А последней мы дадим фотографию, на которой вы будете похожи на ангела, — и, по-вашему, с такой идеей я должен тащиться к какому-то агенту, которому лень оторвать задницу от кресла? Мы говорим об искусстве, сексе и вечности или о параграфах договора? Вам придется принять решение сейчас, мадам!
