— А более неведомого, чем смерть, ничего в мире не существует, — сказал он, поднимая жену с пола, на который она всё-таки полусвалилась. — Потому в этот день, который, я думаю, легко будет предугадать, будем плясать, петь, орать, пить шампанское, соберем друзей. И я от радости найду в себе силы плясать… Хоть полумёртвым, хоть трупом, но плясать буду!..
И он приблизил свое лицо к испуганным глазам Зои.
— Ты ведь знаешь, Зоя, что всегда меня тянуло к неведомому. Тянуло, но без толку. Я даже в тебе, в твоей душе, — Гриша опять пристально глянул ей в глаза, — искал неведомое, но не находил. Это было ужасно.
— Ты искал в моей душе неведомое?! — пробормотала Зоя. — Почему же ты мне об этом не говорил?
— Не о чем было говорить. Я медленно шел к цели, наконец осознал — и вот открылся тебе и другим откроюсь… Готовь мне не гроб, а два ящика с шампанским.
Зоя выпучила глаза.
— Думаешь, рано? Не перечь тайне. Все под Богом…
Вообще-то Зоя знала, что ее Гриша в какой-то степени шутник, но только в некоторой степени. Все абсурдные шутки его были всерьез, даже самые пустяковые кончались иной раз драматически, к тому же в том, как он произнес сверхидею, было что-то бесповоротное и железное.
— Заранее заготовим два ящика шампанского, — миролюбиво закончил Гриша.
— Где деньги взять? — вскипятилась Зоя и сразу из трансцендентного состояния впала в тоскливо-обычное.
— Найдем. Возьмем кредит.
— Да к тому времени шампанское испортится.
— А ты знаешь когда? На худой конец будем заменять ящики с течением времени… Я не в курсе, как долго это хранится… Но чтоб ящики были всегда под рукой; неведомое может наскочить разом, галопом, пописать в туалет не успеешь, здесь каждая минута на вес золота! — истерично закончил Гриша. — Мне надо радостью упиться, сплясать, а времени, может быть, кот наплакал…
Зоя поверила.
— А как же быть? — спросила она.
— Предчувствием надо обладать, предчувствием! — разозлился Гриша. — Говорят, курица — и та предчувствует, когда ее зарежут, а мы ведь высшие существа, не какие-нибудь там циклопы…
Зоя вздохнула.
— Ну ладно, я пойду завтрак приготовлю, — сказала она.
— С удовольствием, — буркнул Гриша.
…Молодая пара располагалась в однокомнатной квартире, правда, в довольно просторной и в самом центре Москвы. Сам Гриша значился как бард среднеуспешный, но в действительности он по лености и склонности к анархии особенно и не стремился вперед.
Подруга же его Зоя где-то вечно училась, благо отец ее, Николай Палыч Гринин, промышлял в мелком и даже среднем бизнесе, но не всегда удачно. Душевно он был склонен к уголовщине, но сдерживал себя, а когда падал, внутренне ссылался на цинизм века.
Кроме Зои, он породил еще одно существо, старшую дочку Лену, с большими, точно открытыми для мира глазами и непростым умом. По жизни она была психопатолог, но не брезговала и психологией, работая время от времени на фирме. Ее муж, Валерий, подрабатывал консультантом в финансовой сфере. Внешне это была спокойная семья, даже сыночек их малюсенький, Алеша, был мальчик тихий. Но, как известно, «покой нам только снится». Лене же периодически тупо и настойчиво снились одни кошмары, да такие, что она, психопатолог, только разводила руками после сна и не могла понять, что к чему. Особенно смущал ее почти неслышный таинственный хохот, который раздавался в ее душе, когда она видела свои кошмары. Сестру свою младшую, Зою, она любила почти до потери сознания, что тоже не способствовало покою. А так вроде бы все были полусчастливы.
Надо сказать, и семья, и друзья Гриши знали, что он в какой-то мере шутник, хотя шутки и причуды его были порой до умопомрачения дикие. Так, например, Гриша крайне негодовал, когда его принимали за хорошего человека. Однажды он даже набросился чуть не с кулаками на одного своего знакомого, когда тот поднял в одной компании за доброту, талант и чистоту души Гришиной. Еле отбили его. Терпеть не мог Гриша любой похвалы в свой адрес. Одной только Зое да родственникам позволялось. Остальные могли получить по физиономии и потому опасались дифирамбить Гришу. Как бы чего не вышло. Ругать — пожалуйста, за милую душу, а хвалить — ни-ни…
Другой, к примеру, причудой Гриши стали его отношения с собственным котом. Гриша ему стихи читал, и кот, которого он называл Ученым, бывало, слушал чтения как вкопанный, сидя на столе. Чаще всего Гриша читал ему один стих Евгения Головина.
Несколько раз при произнесении:
Стою как дурак на дороге,
Впервые страшусь умереть.
Умру, и забросят боги
В его ледяную твердь, —
кот так мяукал, что Гриша потом неоднократно подчеркивал: дескать, кот, а риск посмертного существования понимает.
Поэтому громогласно провозглашенное Гришей новое отношение к смерти как к веселию, да еще с шампанским, понималось большинством не то как шутка, не то как очередная причуда с целью приукрасить немного земное существование.
— Ангелы божии, видя тебя, только покачивают головой от смущения, Гриша, — задумчиво смеялась Лена.
Ее задумчивый смех до слез трогал ее сестру, Зою.
— А ты моя Дюймовочка, мое сердце, у нас с тобой родственные души…
— Ты мое васильковое слово, я навеки люблю тебя, — отвечала ей Лена.
Вот такие у этих двух сестер были отношения. И слова великого поэта, как всегда, попали в точку.
Зоя была такая хорошенькая, нежная душой и в то же время отключенная от мира сего, но парадоксально любящая его, что Гриша долго не мог простить себе, что он так напугал Зою своим взрывом о неведомом и веселии в смерти.
Впрочем, Зоя в силу своей отключенности и доброты все приняла, как будто сквозь гримасы этого мира видела рай. Она приготовила завтрак, и жизнь вошла в колею. Потекли дни и ночи. Но Гриша не дремал. Он быстро сформулировал своё новое мировоззрение, сочинил три песни о веселии в смерти, о том, что надо жить, не боясь ее, и лихо исполнял их перед аудиторией, которая слушала его, разинувши рот от удивления.
Песни имели успех, немножко глуповатый, правда, но Гриша уверенно набирал сторонников своего «учения». Желающих не бояться смерти оказалось многовато, и Гриша даже отбирал. В своем рвении он, однако, упрощал «учение» и избегал говорить о неведомом после смерти, чтобы не напугать людей, а больше упирал на веселие. Среди своих адептов он выделил двоих: Диму Куницына и Антона Смиряева, молодых, блуждающих умом людей приблизительно его возраста.
А дальше все пошло своим чередом. Поиск неведомого не мешал петь песни и создавать их, пить винцо и заботиться о нежной, но не совсем понятной ему Зое. Гриша, например, не понимал, почему сестры Зоя и Лена именно так, глубинно и даже мистически привязаны друг к другу.
Но поскольку сам Гриша был адептом неведомого, то он соглашался, что и такое бывает на свете.
