Я стал карабкаться, а Макаров продолжал, озираясь:
— И когда лютой зимой я буду замерзать в сугробе, в центре Красной площади, и на меня нападет злой медведь и начнет грызть мои старые кости, я подумаю:
«Жизнь не прошла даром! Я видел остров Капри! Я беседовал с призраком Тиберия! Я дикий русский, но мои жабры дышали итальянским морем! Когда мои предки убивали друг друга деревянными дубинами, здесь уже была демократия, почта и водопровод!» Так я скажу, если меня арестуют.
Массивные многоярусные руины были черны, безмолвны и угрюмы. Не охранялись и не подсвечивались. Пахло, как везде по северному берегу Средиземья, сухим козьим пометом.
— Ничего не чувствую, — сказал я.
— Две тысячи лет, — ответил Семен. — Тут не осталось ни одной его молекулы.
— Не может быть. Тиберий управлял миром. Он приказывал Понтию Пилату. Калигула был его приемный сын. Надо искать.
— Будем искать, — сказал Семен.
— Только не кури. Духи не любят табачного дыма.
— Как скажешь. Но учти, скоро утро.
— Это нам на руку. Предрассветный час — самое тайное время. Пора меж волком и собакой.
Семен не верил в примитивную сверхчувственность, в экстрасенсорику, в навь — мир теней казался ему обывательской сказкой, — но сейчас он подумал и пробормотал:
— Наверное, дух должен жить в подвале. На нижнем этаже.
— Вряд ли. Внизу наверняка были служебные помещения. Кладовые, конюшни и прочее. Я бы жил наверху.
Подняв воротники, мы еще раз обошли суровый каменный лабиринт. Я посидел во всех углах, в нишах, заполненных многослойным дегтярным мраком, в треугольных камерах, где, может быть, ждали своего часа юные мальчики, до которых император был большой охотник. Но ничего не почувствовал. Остались легкие колебания, слабые следы или даже следы следов — но не самого Тиберия, а его невольников, построивших эти стены, наполнявших водой бассейны и возжигавших благовония в курильницах. Усилие мастера никогда не исчезает, в отличие от усилия властолюбца.
Я нашел Семена на самом верху, на смотровой площадке: он приседал и размахивал руками, пытаясь согреться.
— Надо было взять термос.
— Уговор был: налегке. Берем только самое необходимое. Так что терпи до вечера.
На востоке длинной вереницей огней обозначал себя Неаполь.
Вчера мы прошли по набережной Санта-Лючия, но не возбудились. Неаполь оказался городом бродячих собак, похожих на старые мотороллеры, и старых мотороллеров, похожих на бродячих собак. Остров Капри был опрятнее и солиднее Неаполя. Островитяне — спокойнее и вежливее неаполитанцев. Развалины дворца Тиберия — угрюмее и загадочнее крепости Сан-Эльмо.
На верхнем, шестом, этаже виллы императора верные себе католики поставили часовню и статую Девы Марии. Мемориальная доска утверждала, что все сделано с благословения Иоанна Павла Второго.
— Не нашел? — спросил Семен.
— Нет.
— Расслабься. Если бы я был духом Тиберия, я бы сюда и носа не сунул. Подумай: я убил Иисуса, прошло две тысячи лет, и на крыше моего дома люди ставят памятник! И не самому Иисусу, а его матери!
— Тиберий не убивал Иисуса.
— Нет, — спокойно возразил Семен. — Его вина прямая. Он управлял системой, которая убила Иисуса. Ты сам рассказывал, что при Тиберии Римская империя беспредельно процветала. Так что — пошел он на хер. И дух его тоже. История стерла парня. Смотри: рассвет начинается.
Вокруг нас уже проснулись и запели птицы.
Линию горизонта закрывали облака, и мы с Семеном не увидели первый луч.
Сначала пропали звезды, одна за другой, как бы стесняясь: пора уходить — вот-вот появится здешний хозяин; потом тени налились синевой; наконец сам хозяин ударил снизу всею силой, окрасил облака розовым золотом, отменил их и покатился вверх; закричали чайки в унисон своим сухопутным собратьям, но более хрипло — морские птицы сильнее, грубее материковых. Бледная луна поспешила за кулисы действа. Ультрамарин ослепил меня, забывшего и про Семена, и про жабры, и про Тиберия, дух которого, разумеется, именно в этот самый миг скользнул мимо — улучил момент, когда незваные гости отвлеклись, чтоб спрятаться до нового заката. Призраки мертвых тиранов не любят живой суеты.
С севера накатила новая, более плотная, цинково-серая туча, но и она только украсила процесс, смягчила золотое свечение до более мягкого серебряного, а в дыры лилось и падало драгоценное сверкание.
— Они видят это каждый день, — тихо сказал Семен.
— Завидуешь?
Макаров гордо рассмеялся.
— Нет. Глупо завидовать обитателям рая. Их жабры в порядке. А мы — сухопутные существа. Наши жабры всегда воспалены. Мечта о море все время с нами. Сидит в подсознании. Бегаем по городу, нюхаем выхлопные газы, хрипим… Картинки с пальмами на стены вешаем… И когда приезжаем — жабры в восторге. То есть у нас есть этот адский восторг, а у них его нет.
— Думаешь, мы приехали из ада?
Семен ответил только спустя время: когда уже шли обратно.
Перелезать через ворота не стали, нашли сбоку дыру в заборе.
— Москва не ад, — произнес Семен. — Она вне этих категорий.
Облака теперь закрыли всю восточную половину синего купола, оставив единственную прореху — оттуда к поверхности воды опускался идеально прямой столб золотого пламени.
— Надо было взять фотоаппарат, — сказал я.
— Нет, — возразил Макаров. — Уговор был: только самое необходимое.
Городишко очнулся. Знаменитые на весь мир, увековеченные живописцами длинные итальянские тени, фиолетовые, твердые — как бы не обрезаться, — пролегли меж углов и карнизов. Из-за изгородей вылетали бытовые шумы. Матери многословно уговаривали детей поторапливаться в школу, молодежь заводила мотороллеры, зеленщики вытаскивали ящики с лимонами.
Площадь ожила, оба два кафе открылись, и бартендер, сосредоточенный, как все бартендеры, метнул нам вдоль прилавка два дабл-эспрессо: «Prego, signori!» — в ответ мы засмеялись, и он понял.
От кофе и кислорода у меня закружилась голова. Сел на стул, положил локти на белую скатерть. Посмотрел на друга и спросил:
— И это все, что ли?
— Да, — сказал Макаров. Сразу понял. — Это все, брат. Прилетели, ободрали шкуры о мокрые камни, по руинам побродили — пора домой.
— Слишком просто! — воскликнул я, возбуждаясь двойной порцией возбуждающего яда и самой идеей райской простоты. — Я думал, это будет приключение. До моей дачи в Богородском районе труднее добраться, чем до острова Капри.
— Мир стал маленьким, — ответил Семен.
— Или мы стали большими.
— Ты разочарован?
— Я счастлив.
