В такое время река стихает, только волны по-прежнему ласково гладят прибрежный песок и камни, поросшие зелёными скользкими водорослями, словно борода зибровского водяного. Таким чудесным ночам радуются рыбаки, ведь вся окская рыба выходит из глубин, и до утра рыбаки не сомкнут глаз, проверяя неводы и снасти.
А ещё парочки влюблённых давно облюбовали высокие берега у Тешилова. Там они проводят вечера, прячась от посторонних глаз. Парни и девчата без устали всматриваются в речную гладь и, конечно, мечтают рассмотреть среди бледных отблесков волны прекрасных окских русалок. Есть верная примета: если влюблённым посчастливится заметить русалку в свете луны, парень и девушка больше никогда не расстанутся, какие бы невзгоды в жизни их ни подстерегали. Это подтвердит вам любой на окских берегах.
Зибровский водяной
Сказочная повесть
Знамо дело – как привольно у нас на Оке! Особая услада для глаз и сердца: окрестности сельца Зиброво. Тут всё, что надобно твоей душеньке, – заливные луга, пологий бережок и ласковый песок. Всякого, кто плывёт по реке или спешит на удалой тройке по проезжей дороге, радуют взор приветливые домики в окружении садов, жёлтый пляж да сосновый бор.
Так вот, в давние времена около того сельца находился легендарный Сенькин брод. По нему путники переправлялись через Оку, если ехали в Москву или в Тулу, или даже в далёкий и опасный Крым. Мостов-то через большие реки в те времена отродясь не строили, и паломнику или гонцу оставалось ждать либо зимний лёд, или искать перевозчика на лодке. Потому пешеходы всякие – купцы, крестьяне, горожане – шагали под Зиброво, чтобы перебраться по броду на другой берег Оки. Да что там путники, целые армии переходили через реку, чтобы напасть на мирные города или, напротив, защитить родные рубежи.
Ещё в наших землях ославилось то сельцо благодаря речной нечисти. По преданиям, испокон веков она рядышком обитала. Так, в глубоких омутах Оки жил-поживал водяной со своим подводным народом: русалками да болотниками. Народ наш прозвал водяника просто да без затей – Зибровский дедушка.
Изредка по утрам рыбаки на берегу сталкивались с лохматым обрюзглым стариком в зеленых водорослях и с прилипшей чешуёй на лапах. Тот немедля кидался в воду, только приметив человека, оставляя после себя на мокром песке лишь грязную тину и ряску.
В отместку за беспокойство водяной шут частенько путал рыболовные снасти и сети, загонял рыбу в ямы и под коряги и даже раков отправлял вниз по течению, аж за При-луки. Пастухи частенько жаловались, что водовик, прячась в тумане, беспокоил коров на водопое, нередко выпивая молоко из нагулянного вымени. Но, бывало, разбушуется и обернётся вороным конём: сразу давай стращать табуны кобылиц. Но всё это, как ни крути – всего-навсего баловство!
Скажем так, случалось и похуже. Водяной подкрадётся под водой к переправе – хвать мужика или купца своей скользкой ручищей за ногу и давай в пучину тянуть или начнёт когтями щекотать… гляди, у пешехода душа в пятки и ушла. С испугу бедняга разойдётся блажить на всю округу. А водяной-то укроется под ивовые кусты и давай там хохотать да по воде стучать, да так громогласно: лошади на дыбы поднимаются – всадников скидывают в реку или телеги с товаром опрокидывают. Но, правда, редко такое случалось, в основном по весне. Видать, в это время и у водяного тоже кровь-то играет…
Но изредка бывало ещё сквернее – решит путник напиться или умыться в реке, только наклонится к воде, а тут как тут – водяной, хватает мёртвой хваткой за волосы, выныривает и справляется у перепуганного путника: про то, что дома в его отсутствие появилось. И любезно так изъясняется, мол, отдай мне, добрый человек, о чём не ведаешь… Бедняга трясётся, от эдакой боязни соглашается, а потом всю жизнь сокрушается, когда дитя своё отдавал-то водяному по уговору.
За нелюбовь водяного к роду человеческому да за эти проделки местные жители его побаивались, хотя встречались водяники ещё озорнее. Вот хоть возьмите тарусского – да тот вообще ни одной юбки мимо себя не пропустит, всё норовит искупать али обрызгать, а то, глядишь, если понравится девчонка, то и насмерть утопит! А если парни соберутся рыбку половить да ушицы сварить, так он, гад, все сети порвёт да запутает. Мало того, ещё набьёт полную мотню водорослями и тиной. Но о нём расскажу как-нибудь в другой раз, вот когда рак на горе свистнет…
Ну, хватит чепуху молоть, пора к делу переходить. Так вот, эту нехитрую историю про Зибровского водяного поведали мне деревенские старожилы. Приключилась она давным-давно, ещё во времена царя Ивана Грозного.
Весна в том году случилась ранняя, и снег сошёл с туманами ещё в марте, оттого, вероятно, разлив выдался слабый, так, чепуха – лишь луга едва-едва замочило. Потому, наверно, поскупились рыбари перед Зибровский дедушкой, не задобрили как следует старика. Хотя на нерест в ручьи щуки зашло видимо-невидимо: можно было по плавникам перебежать на другой берег. В редком доме в печах не томили уху или не пекли пироги с рыбой. Мало того, следом выдался дружный ход судака и голавля, плотвы и леща.
В мае отцвели черёмуха и сирень, и разнотравье начало набирать силу. Рыбари бросились к прудам за карасём. Пастухи под звуки рожков погнали деревенские стада на ярко-зелёные пастбища. Вскоре мужикам стало не до рыбалки – сеяли рожь и овёс, копали огороды.
В то утро всё было не так, как всегда: то ли водяной с утра на ерша наступил или спотыкнулся об сома, то ли ещё что стряслось с косматым. Взял, пакостник, да принялся во всё горло хохотать да охать – всю переправу напугал до слёз. Даже лошади заупрямились, встают на дыбы, в воду не идут, коровы мычат. Началась бестолковая толчея по обоим берегам.
В это время из Москвы, по государевой надобности, торопился к тульскому воеводе служивый человек – московский стрелец Фролка сын Петров. Потолкался он на берегу, осмотрелся по сторонам, видит, встала переправа – и… эх, была не была! Отчаянный парень, хвать ружьё, да как шмальнёт из пищали по прибрежным кустам, как раз где водяной над ними изгалялся. Следом за выстрелом заволокло реку едким пороховым дымом. Всё стихло. Тронулись обозы через реку.
Закашлялся водяник – прыгнул в воду, да поздно, прицепилась к нему икота путце горькой редьки. Уж он и заговор твердил: «Икота, икота, перейди на Федота, с Федота на Якова, а с Якова на всякого», и родня пугала его весь день – но всё без толку. Ничего не помогало от такой напасти.
А Фролка-то тем временем выбрался на тульский берег, почистил шомполом ружьё, обул жёлтые сапоги, расстегнул кафтан и побрёл как ни в чём не бывало по пыльной крымской дороге.
Как ни метался по подводью водяной, а зараза-икота не проходила. Уже и по ночам не спал, всё икал и икал. Когда замотался в конец, то надумал переговорить со служивым, глядишь, может, он подсобит, ведь клин клином вышибается! С тех пор водяник день и ночь пропадал на тульском берегу – всё караулил стрельца.
Так вот только через неделю на переправе вновь замелькал красный кафтан с малиновыми петлицами да тёмно-серая шапка с околышем – вроде Фролка в Москву обратный путь держит. Идёт, пылит – сам себе воевода, сам себе ратник. Дождался стрелец попутной крестьянской подводы и напросился за ради бога в телегу, чтобы казённые сапоги не мочить. Едет по реке, словно посуху, радуется. Развалился на душистом сене, то посвистывает, а то мурлычет себе под нос песенку о красной девице, о русой косе да красной ленте.
