В конце-то концов, может случиться и так, что курьером окажется эта заплаканная женщина в моем купе, и я смогу убедиться в этом, как говорится, «не отходя от кассы». И незачем будет тогда ломать голову над странностями загадочного «супермена»!
* * *
Но я не стала беспокоить свою соседку. У меня на примете был человек, более доступный для «прощупывания» в этот час. Кроме того, меня на самом деле интересовало состояние этого человека. Я имею в виду «пострадавшего» Владимира Ивановича.
При всем моем к нему более чем прохладном отношении он был типичной жертвой своих страстей и неуемного темперамента. В результате получил довольно серьезные телесные повреждения, и еще неизвестно, к каким последствиям в дальнейшем они приведут.
Неожиданно для себя благодаря случайности я обрела в вагоне репутацию врача, во всяком случае, медицинского работника. Именно ее я и собиралась теперь использовать, тем более что сам Владимир Иванович попросил меня к нему заходить, называя при этом доктором.
Я покопалась в своем «тревожном» чемоданчике и разыскала там несколько одноразовых шприцев, ампулу и несколько маленьких таблеток.
Это были довольно безобидные средства, которые я и собиралась «прописать больному», причем по прямому их назначению и с пользой для него.
Говорю это на тот случай, если у кого-то разыгралось воображение и он предполагает, будто я собиралась применять какие-то «крутые шпионские препараты», небезопасные для здоровья и психики пациента.
Нет, это были обычные лекарства: одно — из обезболивающих препаратов, другое — снотворное, которые, кстати сказать, на самом деле оба были сейчас необходимы этому человеку. Кто сомневается — пусть попробует получить удар в пах, после чего набьет на голове шишку размером в кулак, ну и на «сладкое» расцарапает себе лицо длинными ногтями, тогда я посмотрю, сможет ли он заснуть после всего этого.
Владимир Иванович, как я и думала, заснуть не мог и застонал при моем появлении.
— Ой, плохо мне, доктор, плохо!.. — проговорил он с трудом.
У него под глазом наметился большой синяк. Это означало, что удар по голове оказался серьезным — мне было известно это по тренировкам, когда пропустишь пару ударов в спарринге с максимальным контактом. Разумеется, не смертельным, но голова при этом трещит так, словно череп раскололся пополам.
Так что предложение об обезболивающем уколе он воспринял как милость с моей стороны. Не отказался и от таблетки снотворного.
Какая разница, что укол был как раз снотворным, а таблетка обезболивающей?! Для него сейчас это не имело значения. А для меня имело. Поскольку, чтобы окончательно определить степень участия Владимира Ивановича в моем деле, мне необходимо было, чтобы он как следует заснул, поэтому дозу снотворного я слегка увеличила. А обезболивающее было и так довольно сильное и предназначалось для меня самой, на случай получения болезненной травмы во время исполнения задания.
После укола и таблетки Владимир Иванович еще пару минут продолжал жаловаться на свою судьбу, причем был похож при этом на больного ребенка, но потом его язык стал заплетаться, и через минуту он уже спал богатырским сном. Сердце при этом у него работало вполне прилично для его возраста, и дыхание мало чем отличалось от обычного.
Поэтому все его вещи оказались в полном моем распоряжении, и ничто не могло помешать мне установить, если он в чем-то и виновен, то только не в том, что работает на японские спецслужбы. Потому я оставила его спать до обеда, а сама вернулась к себе в купе и уже на полном основании вычеркнула его из своего списка.
Список мой таял на глазах, и теперь в нем оставалось всего четыре человека, не считая молодоженов, которых я оставляла на самый крайний случай.
Интересно, что судьба могла распорядиться и иначе, и первый же «прощупанный» мной пассажир мог вполне оказаться искомым курьером, но, наверное, это не интересно каким-то высшим силам, поэтому на практике так никогда не бывает. А может быть, действует тот самый закон бутерброда, по которому бутерброд падает обычно маслом вниз, а не иначе.
На улице уже начинало светать, когда я наконец окончательно затихла на своем месте.
Глава 5
Разбудила меня моя новая соседка. Она ничем не напоминала теперь то несчастное заплаканное существо, которое я накануне приютила у себя из сострадания. Она напевала что-то иностранное, наводя марафет на своем смазливом личике, при этом использовала мою расческу, чего я не позволяю никому и ни при каких обстоятельствах.
Посмотрев на часы, я убедилась, что время было не то чтобы очень раннее, но, по когда-то действующим законам общежития, я могла подать на нее в суд по причине нарушения тишины в не предусмотренное для этого время. Конечно, ее можно понять: она успела выспаться, так как залегла чуть ли не в семь часов вечера, но это не снимало с нее вины, и я зарычала на нее по-тигриному:
— Какого черта ты взяла мою расческу? Какого черта ты вопишь на весь вагон, и на кой ляд тебе понадобилось прихорашиваться в восемь утра?
Мои зверские интонации и пиратские выражения не произвели на мою соседку никакого впечатления. Видимо, в ее кругу подобные сентенции употреблялись вместо приветствия «Доброе утро».
— Привет. Долго спишь, — улыбнулась она мне через отражение в зеркале. — Ты будешь чай или кофе?
— Я буду кофе и рюмку водки за помин души твоего бывшего соседа, — хмуро ответила я, но тут же вспомнила, что она спокойно заснула после того, как я рассказала ей о состоянии Владимира Ивановича.
— Это ты так шутишь? — спросила она недоверчиво.
— Это ты так бьешь престарелых ухажеров, что мне полночи приходится ухаживать за ними, чтобы они не отбросили коньки, — ответила я. — А после этого ты будишь меня ни свет ни заря своими пионерскими песнями и берешь без спроса чужую расческу. Лучше бы я вместо тебя привела сюда твоего соседа. А еще лучше оставила бы вас наедине, потому что вы созданы друг для друга, а милые бранятся — только тешатся.
Все это я выпалила на одном дыхании, после чего набрала в легкие воздуха и добавила:
— А если через пару минут у меня не будет кофе, то я встану и все косы тебе повыдергиваю! И, кому сказала, верни расческу!
— Возьмите, пожалуйста. — В идиотском реверансе Стелла протянула мне расческу с целым клоком крашеных белых волос и выскочила за дверь купе.
— Не было у бабы заботы… — проворчала я себе под нос, отрывая от расчески застрявшие в ней белые космы.
За этим занятием она и застала меня, вернувшись в купе с двумя чашками кофе и пачкой печенья в зубах.
— Вожьми шахар у проводницы, — сказала она, чудом сохраняя равновесие и напоминая движения канатоходца.
Настроение у нее было замечательное, о Владимире Ивановиче она и думать забыла и аппетитно хрустела печеньями, запивая их кофе. Крошки от печенья летели при этом во все стороны, а учитывая, что завтракали мы, сидя на моей полке, то скоро моя постель была вся усыпана ими.
