– Я знаю. Но ты ведь её любишь?
Милавин опустил глаза в пол. Он сидел на кровати в одном ботинке и выглядел довольно глупо, но чувствовал себя ещё глупее, потому что опять не знал, что сказать.
– Скажи, любишь или нет? Это очень важно. Потому что если ты кого-то любишь, то, конечно, очень сильно обижаешься, когда он или она делают что-то не так. Но потом всё равно прощаешь, как бы сильно тебя не обидели. Помнишь, как мама обижалась на меня, за то, что я разбила бабушкину вазу, ту с драконами. Она со мной три дня почти не разговаривала. Но потом всё-таки простила. Потому что она любила меня. И сейчас любит. А ты её?
– Саша, она ведь не вазу разбила…
– Я знаю, – повторила Сашка и заявила с такой простотой и непосредственностью, как могут об этом говорить только дети. – Она убила меня и себя. Это плохо. Гораздо хуже, чем разбитая ваза. Но ты всё равно должен её простить. Ты ведь её любишь.
– Ей надо было просто чуть-чуть подождать, – произнёс Андрей, обращаясь скорее к самому себе, чем к дочери. – Совсем немного. Я бы всё уладил.
– Но она ведь осталась совсем одна. И ей было очень-очень плохо. Мне и тебе тоже было плохо, но с нами кто-то был. Со мной Максим, Юра, Витя, Анечка и Коля, с тобой – Иван, а с мамой никого не было. Наверное, ей было намного тяжелее, чем нам, если она так устала.
– Саша, ты не понимаешь…
– Нет! – не дослушав его, она вскочила со стула, в голосе появились звонкие отголоски, наверное, если бы могла, Сашка сейчас кричала во всё горло. – Это ты не понимаешь! Кому хорошо от того, что ты злишься?! Мне?! Маме?! Тебе?! Нам всем плохо! Ты должен её простить! Должен! Чтобы всё стало, как раньше!
– Ничего уже не будет, как раньше! – Милавин не выдержал и сам сорвался на крик, вся пережитая боль и горе рвались сейчас вместе с криком наружу. – Ничего и никогда! Потому что ты умерла! Всё кончено! И хватит об этом!
Сашка шарахнулась от него назад. На её дымчатом лице отразилась смесь страха и обиды. Андрей не остановил её, вместо этого он снова взялся обуваться. С отчаянным остервенением Милавин затягивал шнурки и вязал узлы, хотя сам толком не понимал, на кого злиться. В соседней комнате тоже послышалась какая-то возня, а потом звук шагов по ковру, похоже, они разбудили Ивана. Девочка беззвучно переместилась к окну и замерла, глядя сквозь тюлевую занавеску на Севастопольский проспект.
Андрей поднялся на ноги, подошёл к ней сзади, потянулся, чтобы обнять, но вовремя опомнился и просто встал у неё за спиной, не зная, куда девать собственные руки.
– Извини. Я не хотел на тебя кричать. Просто сорвался.
– Почему ты не хочешь простить маму? – спросила Сашка, не оборачиваясь.
– Твоя бабушка, моя мама, как-то сказала мне, что всё на свете можно исправить и простить, кроме смерти.
– Ты стал любить меня меньше, после того как я умерла?
– Нет, что ты, родная… Я всегда буду тебя любить.
– Значит, после смерти ничего не заканчивается, – вот теперь Сашка обернулась и заглянула отцу в глаза. А он в третий раз за это утро не нашёл, что ей ответить…
– Проснулись уже? – на пороге комнаты стоял хмурый, невыспавшийся Иван. – Вот и ладно. Давайте собираться и завтракать. Скоро будет совсем светло.
Милавин обернулся к нему, чтобы опять отказаться, но Поводырь опередил его.
– Знаю, что ты не хочешь, но поесть надо. Иначе я не смогу вернуть тебя на сторону живых. Мы и так здесь слишком задержались.
Хоть и не сразу, но Андрей всё-таки кивнул ему.
– Тогда разжигай огонь, а я пока умоюсь, – облегчённо выдохнул Иван, он думал уговаривать придётся намного дольше…
Завтракали консервированной ветчиной с остатками галет. Мужчины расположились на диване, по очереди ныряя ложками в жестяную банку, призрак Сашки сидел рядом на кресле.
– Далеко нам ещё? – спросил её Поводырь.
– Переходить в темноту нужно прямо здесь, – ответила девочка.
– Прямо здесь? – Иван не донёс ложку до рта. – То есть мы уже пришли.
– Не совсем. Осталось недалеко, но переходить лучше здесь. Чтобы он не почувствовал и не помешал нам.
– Он – это Пожиратель? – уточнил Милавин.
Сашка кивнула.
– Хорошо. Тогда сразу после завтрака и отправимся, – подытожил Иван.
Некоторое время ели молча, только ложки скребли по дну консервной банки. Закончив, Поводырь открыл фляжку с водой и, сделав пару глотков, передал её Андрею. Милавин тоже напился, а когда возвращал флягу, то натолкнулся на внимательный и задумчивый взгляд Ивана. Взгляд человека, который принял для себя непростое решение и теперь не знает, как об этом сказать.
– Что?
– Хочу, чтоб ты знал, – ответил тот, после секундного молчания, – если всё пройдёт нормально… Если мы вытащим оттуда Макса. Я попрошу Морошку за твою дочь. Может быть, она сможет вернуть… Сашку на сторону живых.
– Ты думаешь, она сможет оживить мёртвого? – Милавин постарался вложить в эту кривую усмешку всю свою горечь и весь цинизм.
– Не знаю, – честно признался Поводырь. – Но она может многое. Вдруг, получится.
– Зачем тебе это?
– Долгая история, – теперь уже усмехнулся Иван.
– Давай, ты сперва обнимешь своего сына, а потом решишь, хочешь ты это делать или нет, – по возможности бесцветным голосом сказал Андрей.
– Хорошо, – Поводырь рывком поднялся на ноги. – Тогда пора собираться, нечего тянуть.
Сборы не заняли много времени, уже минут через десять они снова стояли в гостиной, только на этот раз мужчины были в разгрузочных жилетах, а за спиной у каждого походный ранец. В нагрузку к этому Иван повесил за спину Винторез, а на шею АКМ.
– Держи, – он протянул Милавину пистолет, – думаю, пригодится.
– Не боишься выстрела в спину? – спросил Андрей, убирая ПМ в кобуру.
– Нет. Во-первых, в спину ты стрелять не станешь. А во-вторых… мы ведь снова заодно. Разве не так?
– Заодно. Только теперь, получается, я твой поводырь.
– Верно. А я и не заметил, что мы поменялись местами.
– Самое время оговорить плату за переход.
– Я думал, мы всё уже обсудили, – Иван недобро прищурил глаза.
– Есть ещё кое-что…
– Ну?
– Этот ублюдочный пожиратель… он посмел тронуть мою дочь. Поможешь разобраться с ним?
Губы Ивана растянулись в полуулыбке-полуоскале.
– Не вопрос, – это прозвучало зло и одновременно радостно.
– Тогда договорились, – Милавин протянул Поводырю руку, и тот пожал её. Только сейчас Андрей до конца понял своего напарника, понял, что им двигало и что заставляло поступать именно так, а не иначе. Да, наверное, Морошка была права, они были слишком разные, чтобы стать друзьями, но проскочившую между ними искру взаимопонимания и уважения почувствовали они оба.
