– Всё это пустая лирика, – проворчал Поводырь, опустошив стопку – При чём здесь Изнанка?
– Ну, как это при чём? – удивился Николай Борисович. – А что такое, по-вашему, Изнанка? Где мы сейчас находимся?
– Изнанка – это отстойник, для тех, кто не смирился с собственной смертью. Для тех, кто не готов уйти из мира живых.
– Правильно. Грубо, топорно, но в целом я с вами согласен. А куда мы должны уйти?
– На другой уровень или… план бытия, как говорит Кукловод.
– Та-ак, – Доктор снова потёр ладони. – Но ведь есть, так называемые верхние и нижние планы. Почему одни уходят туда, а другие сюда?
– От человека зависит, – пожал плечами Иван.
– Вот именно, – Николай Борисович едва не ткнул собеседника пальцем. – Зависит от человека. А вернее от того, что он выбрал. Дозволено ли ему всё или он стремится возлюбить ближнего. Это отстойник, верно. И попадают сюда те, кто не знает, куда им идти дальше. Если хотите ссылку на библию, то это чистилище. Здесь запутавшийся при жизни человек понимает, кто же он на самом деле. Понимает сам, ведь бог внутри него. И либо остаётся человеком и уходит вверх, либо превращается в лизуна или людоеда и со временем переселяется на нижние планы.
– А как же, например, Кукловод? – спросил Андрей.
– А что Кукловод?
– На мой взгляд, сволочь он знатная. Разве нет?
– Согласен с вами, – кивнул Николай Борисович.
– Так почему же он всё ещё человек?
– Во-первых, Кукловод, пока ещё не умер. Он живой человек, как вы и ваш спутник. А во-вторых, он ведь колдун. Вполне возможно, он уже давно перестал быть человеком и только притворяется таковым, – он повернулся к Поводырю: Иван, всё забываю спросить, что у вас с рукой?
– С какой?
– С правой.
– Всё в порядке.
– Не болит, нет? А то я как доктор могу посмотреть.
– Нет, спасибо. Всё в порядке.
– Уверены?
– Уверен.
– Тогда, наливайте, Иван. Наливайте.
– А по мне так всё, что вы тут говорили, слишком сложно, – вступил в разговор молчавший до сих пор, Геннадий. – Бог, экваторы, векторы, чистилища… Чёрт ногу сломит! А жизнь то она на самом деле штука простая, поступай с другими по-человечески, защищай тех, кто рядом, помогай им, как можешь, вот и будешь человеком. Всегда и везде. Разве не так?
– Вот за что я тебя люблю и уважаю, Ген, так это за твою искреннюю доброту и житейскую мудрость, – улыбнулся ему развалившийся в кресле Николай Борисович…
* * *
Засиделись они до половины второго. Не так уж и мало, если учесть что сели за стол около семи часов. Допили вторую бутылку коньяка, осилили литр рома и лишь чуть-чуть попробовали абсент. В завершение вечера даже спели немного на четыре голоса. Николай Борисович всё же набрался, в своей просторной, лишь иногда прерываемой лекции он успел пройтись по инквизиции, атеистам, гуситским войнам, затронул даже ислам и буддизм. Но к часу ночи уже изрядно путался в словах и не держался на ногах. Пользуясь моментом, Андрей навязал ему в подарок початую бутылку абсента, в ответ на это Доктор заверил его в своей искренней дружбе.
– Живите тут сколько надо, молодые люди… Вот сколько надо, столько и живите… Не нравится в гараже, мы вам квартирку оформим… Какую хотите… Две, три комнаты…
– Спасибо, конечно, – ответил Иван, – Но это лишнее. Мы завтра уходим.
– Куда?! Вы же гости наши… Мы вас не отпустим…
– Нам надо. Через… пять-шесть дней вернёмся. – Поводырь тоже соображал с трудом, хотя держался.
– Ну раз такое дело… Но вы нас… То есть мы вас… будем рады видеть, молодые люди… Очень рады…
– Ладно, пошли уже, Борисыч, – Геннадий, под локоть поддерживающий Доктора, чуть ли не силой потащил его к выходу из гаража.
– Подожди-подожди… А попрощаться! Ребята ведь ухолят!
– Они не сейчас уходят, а завтра утром. Успеешь ещё попрощаться.
– Правда?! Не сейчас?
– Правда, – кивнул Иван. – Завтра ещё увидимся.
– Вот здорово… Но дайте-ка я вас всё равно обниму…
Прощание затянулось ещё на несколько минут. Наконец, Геннадий утащил Николая Борисовича из гаража. Иван с Андреем остались вдвоём, однако с улицы ещё слышались голоса.
– Ген, ты чё меня напоил-то?
– Да ты, по-моему, сам пил, никто насильно не заливал.
– Сам пил… Ты же не пьёшь, вот я и стараюсь… снимаю… этот… стресс снимаю, за двоих. Это ты виноват.
– Ладно тебе, – хохотнул уже в отдалении механик. – Это ландыши всё виноваты…
– Ты это серьёзно? – обратился к Поводырю Андрей, когда тот начал закрывать распахнутые до сих пор ворота.
– О чём?
– О том, что мы уходим завтра утром.
– Да.
– Но почему? – искренне удивился Милавин. – Я думал, мы продолжим искать Сашку здесь, в этом районе.
– Продолжим, – Иван прикрыл створки и сел обратно за стол. – Но в другой раз. Пора возвращаться, Андрей.
– Куда возвращаться? Мы ведь её ещё не нашли!
– Мы не можем оставаться здесь надолго. Изнанка высасывает из нас жизнь. Из тебя и из меня. Задержимся здесь ещё на день-два, и я уже не смогу нас вернуть.
– Нет, Иван, ты не понял. Я пришёл сюда за Сашкой, и я без неё не уйду. Ты слышишь! Не уйду! – сказывался выпитый алкоголь, Милавин почти кричал.
– Я тебя понимаю, Андрей. Очень хорошо понимаю. Но мы с самого начала говорили, что идём сюда на три-четыре дня, – Поводырь оставался спокойным. – А ведь нужно ещё обратно, на ВДНХ, вернуться.
– Мне плевать! Три-четыре… хоть десять дней! Я останусь здесь, пока не найду свою дочь!
– Ответь мне на один вопрос, Андрей. Всего один.
– Спрашивай.
– Как звали твою первую школьную учительницу?
– Её…
Милавин прекрасно помнил эту строгую даму, всегда ходившую в длинных юбках и блузках с обязательной брошкой. У неё было пожелтевшее и высохшее, как табачный лист, лицо, каштановые, наверное, крашеные волосы, и круглые очки в чёрной оправе. Как же её звали? Имя выскочило из головы, но он без сомнения его знал. Оно вроде бы вертелось на языке и в то же время ускользало от него.
– Какая разница как её звали?!
– Имя, Андрей. Это важно, – Иван был непреклонен.
– Не помню я, – зло отмахнулся Милавин.
– Забыл. Бывает. Только ты его уже никогда не вспомнишь. Изнанка стирает твою память. Так она убивает тебя. Ещё пару дней и ты забудешь, как зовут твою мать, потом забудешь собственное имя, а дальше уже не будешь знать, зачем ты здесь. И тогда ты превратишься в призрака. Помнишь проводника, которого ты видел?
