При всех этих обстоятельствах неудивительно, что молодое поколение писателей демонстрирует такие скромные признаки жизни. Это совсем не значит, что в стране иссякли таланты. Я работаю со студентами в рамках одной из бесчисленных американских программ «творческого письма» и каждый год обнаруживаю несколько дерзких перьев, способных бросить вызов современной литературе. Вступая, однако, на профессиональную дорогу, молодые писатели входят в мир колоссального провинциализма, жестких классификаций, в довольно тошнотворный мир «книжного производства». Литературные агентства при всех их донкихотских намерениях указывают молодому писателю быстрейший путь к полной коррупции. Забудь о своих эгоцентрических амбициях, привыкай к серьезному миру больших башлей. Какого черта ты мечтаешь побить Фолкнера, его больше нет на сцене, побей Тома Кленси!
[324]
Какие еще пощечины общественному вкусу, когда твоя главная задача угадать вкус потребителя и подставить ему свою щеку! В конце концов серьезный yuppie
[325]
мальчик понимает, что здесь нет места для авангардистских шарад, литературных игр, вызывающих деклараций, иронического стиля. Здесь нет, собственно говоря, места для его «эго». Включай компьютер, работай. Забудь о Плеядах, присоединяйся к гильдии книготорговцев.
Впрочем, Плеяды
[326]
. Они все-таки есть. Есть увенчанные наградами общества «мудрецы и поэты», горсточка «высокобровых» периодических изданий, авторы, претендующие на продолжение великой традиции. Есть университетские издательства, не очень пекущиеся об «агрессивном маркетинге». Есть остатки литературной богемы в Нью-Йорке. Есть наконец… ну, конечно, есть же, не заглохли ж все родники в этом мире, воскликнем мы с деревенским пафосом, есть все-таки еще, по всей вероятности, не могут же все вдруг в одночасье пропасть, имеются еще некие одиночки, независимые умы, свободные души, способные к отрыву от земли, то есть к вдохновению… Короче говоря, есть же все-таки альтернативный мир в обществе потребления, если уж он был даже в обществе истребления.
Да, он есть, скажу я, однако, взявшись уже за излияние желчи, не остановлюсь добавить, что и в нем, в этом мире предположительной альтернативы, мы то и дело сталкиваемся с примерами извращения личности во имя групповых, клановых, идеологических или теоретических интересов.
Любопытно, что там, где мы иной раз предполагаем найти сильную и неповторимую творческую личность, мы на самом деле сталкиваемся с выражением настроений и вкусов группы тесно сомкнувшихся личностей, то есть коллектива. Такая группа вполне успешно, или в высшей степени успешно, может заниматься, скажем, мифотворчеством, чтобы не сказать надувательством почтеннейшей публики.
Существует, к примеру, некий вполне середняковский писатель, которому когда-то подвезло, как американцы говорят, оказаться «в верное время в верном месте». В этих местах, не столь отдаленных, он приобрел ореол одинокого романтика и наследника великой плеяды. В дальнейшем этот человек с удивительной для романтика расторопностью укрепляет и распространяет свой миф. Происходит это в результате почти электронного расчета других верных мест и времен, верной комбинации знакомств и дружб. Возникает коллектив, многие члены которого даже не догадываются о том, что они являются членами, однако считают своей обязанностью поддерживать миф нашего романтика.
Стереотип гениальности живуч в обществе, где редко кто, взявшись за чтение монотонного опуса, нафаршированного именами древних богов, дочитывает его до конца. Со своей свеженькой темой о бренности бытия наша мифическая посредственность бодро поднимается будто по намеченным заранее зарубкам от одной премии к другой и наконец к высшему лауреатству, откуда ему только уже и остается, что втираться в синклит богов, то есть собственных героев. Здесь он царит, изрекает банальности типа «любите книгу, источник знаний», устраивает подголосков, пресекает скептиков, являет собой идеальный пример превращения «я» в «мы», торжества коллектива над личностью.
Коллективное сознание сегодня, увы, проявляется не только столь жалким мафиозным способом, как упомянутый выше, но и в более развернутом, едва ли не академическом виде. Рухнув на Востоке, оно в который уже раз возрождается на Западе, коммерчески в книжных магазинах и на киностудиях, интеллектуально – в последних прибежищах свободного духа, университетских кампусах. Изыскания идеологизированных ученых подводят общество к грани нового тоталитаризма. Теории так называемых «деэлитизации» и «деконструкции» по сути дела утверждают низкий середняковский уровень искусства, активно подрубают все, что так или иначе вносит разнообразие в пейзаж. Странным образом эта академическая доктрина играет на руку халтурщикам, заполняющим книжные полки драгсторов
[327]
. Трудно не задаться вопросом, почему независимые умы, эти предположительно кораблики индивидуализма столь охотно швартуются к железно-бетонному блоку стереотипа. Может быть, я не ошибусь, сказав, что мы все, члены академической и литературной общин Запада, включая и отщепенцев Востока, так или иначе были затронуты странным феноменом «левой цензуры», основанной на пресловутом принципе «политической правильности». Что касается распространившихся сейчас теорий антивестернизма, мультикультурализма, сексизма и афроцентризма, то они парадоксальным образом вызывают у меня в памяти кампанию борьбы с космополитизмом, проводившуюся сталинскими аппаратчиками в конце сороковых, начале пятидесятых годов.
Все достижения западной цивилизации тогда приписывались России. Даже инструменты в хирургических клиниках получили новые, русские наименования. Были открыты русские открыватели законов всемирного тяготения, паровой машины, электричества, радио, воздухоплавания и так далее. Интеллигенты тогда шутили, что вскоре Россию объявят «родиной слонов». Проводя прямую параллель, можно предположить, что и Африку скоро назовут «родиной белых медведей». Как тут не вспомнить прерогативу нашего старого жупела, социалистического реализма: «Писать следует так, чтобы способствовать прогрессу!»
Нам, старым «русским мальчикам», с нашими так любовно взлелеянными в зоне анархическими рефлексами, трудно поддаваться на все эти приманки, ведь мы склонны не верить даже телевизионным рекламам Макдональда.
Гармонии, очевидно, не будет никогда. Личность всегда будет расшибать нос в логических тупиках и с визгом бросаться за примочкой в аптеку, где и все общество стоит за примочками к носу. Абзацем выше, желая сказать «я», я произнес «мы». Кто-то из «них», то ли Маркс, то ли Ленин, сказал, что человек – это «общественное животное». Но мы не животные, сукин сын! Мы осчастливлены или обесчещены даром творчества. Пережив развал одного коллективного сознания, мы, битые шкуры… простите, я опять ищу свою мафию… итак, я, битая шкура, с подозрением взираю на рост нового коллективного сознания. Губительно оно или пользительно? Можно ли его предотвратить и нужно ли предотвращать? Возможен ли такой парадокс, как общество индивидуальностей?
