Первая половина дня тянулась для меня
мучительно долго. Пока высокие сферы спорили, какое из ведомств возглавит
операцию, меня никто не трогал, и я томился тревогой и бездействием. Ввиду
предстоящего ответственного поручения я был освобожден от своих обычных
обязанностей, переложенных на Сомова. Георгий Александрович сказал, что от нас,
посвященных в тайну, потребно только одно: не подавать виду и являть собой
лучезарную безмятежность. Веселить павшего духом Павла Георгиевича было
поручено Эндлунгу. Для выполнения этой важной задачи лейтенант получил некую
сумму, сделался необыкновенно оживлен и деловит, посадил своего подопечного в
экипаж и прямо с утра повез в Царицыно, в цыганский ресторан – как выразился
Эндлунг, «для разгону».
Ксению Георгиевну его высочество доверил мне,
и задача выглядела непростой. Великая княжна вышла к завтраку с покрасневшими
глазами, вся бледная и печальная, а ведь вечером ей предстояло делать визиты и
после ехать в Петровский дворец на малый ужин с серенадой.
Георгий Александрович посоветовался со мной,
как быть, и мы пришли к заключению, что для изгнания меланхолии действеннее
всего физические упражнения. Пусть играет в теннис, повелел его высочество,
благо день выдался хоть и пасмурный, но сухой. После чего надел цивильное и
уехал по каким-то неизвестным мне делам, поручив устройство игры мне.
– Афанасий, но с кем же мне
играть? – спросила Ксения Георгиевна.
В самом деле, выходило, что партнеров для ее
высочества нет. За англичанами по поручению Симеона Александровича заехал князь
Глинский и увез их кататься в Сокольники, а оттуда на обед в
генерал-губернаторскую резиденцию. Я вспомнил, как его высочество вчера
заинтересовался изящным мистером Карром и встревожился, но не столь уж сильно,
потому что у меня были заботы и посерьезней.
Немного подумав, Ксения Георгиевна сказала:
– Иди к Эрасту Петровичу, пригласи его.
Больше ведь не с кем.
Я отправился к Фандорину. Перед тем как
постучать, прислушался, и до моего слуха донеслись очень странные звуки: глухие
удары, громкое сопение и дребезжание стекол. Встревожившись, я легонько
постучал и приоткрыл дверь.
Перед моим взором предстала удивительная
картина. Господин Фандорин и господин Маса, оба в одних белых подштанниках,
исполняли какой-то странный ритуал: каждый по очереди разбегался, до
невероятности высоко подпрыгивал и бил ногой в стену, отчего и происходило
испугавшее меня дребезжание. Эраст Петрович проделывал это диковинное
упражнение в полном молчании, зато его слуга пыхтел, пофыркивал, а совершив
очередное нападение на стену, не просто отскакивал обратно, но мячиком
прокатывался по полу.
– В чем… дело? – отрывисто спросил
Фандорин, прервав вопрос на середине для нового удара.
Хороший дворецкий никогда ничему не
удивляется. А если и удивляется, то не подает виду. Поэтому я как ни в чем ни
бывало поклонился и передал просьбу Ксении Георгиевны.
– Поблагодарите ее высочество за
оказанную честь, – вытирая пот, ответил он. – Но я не умею играть в
теннис.
Я вернулся к великой княжне, а она уже успела
переодеться в просторное теннисное платье и белые туфли.
Отказу Фандорина очень расстроилась:
– Что же мне, самой себе мячи подавать?
Все равно проси. Скажи, научу.
И в глазах слезы.
Я опять поспешил к Фандорину и теперь уже
попросил его как следует, упомянув и о поручении Георгия Александровича.
Эраст Петрович вздохнул и покорился. Я мигом
принес ему теннисный костюм Павла Георгиевича, оказавшийся почти в пору, разве
что немножко узким в плечах.
Начался урок. Я наблюдал из-за сетки, так как
занять себя мне было нечем. Вскоре ко мне присоединился Маса, а чуть позднее
вышел и мистер Фрейби, привлеченный упругими звуками мяча, чарующими для
английского уха.
Ученик из Фандорина получился неплохой, и уже
через четверть часа мяч стал перелетать через сетку раз по десять кряду. Ксения
Георгиевна повеселела, разрумянилась, из-под шляпки выбились светлые локоны –
смотреть на нее было приятно. Славно смотрелся и ее партнер. Ракетку он держал
неправильно, по мячу бил слишком сильно, будто саблей рубил, однако по корту
передвигался ловко, да и собою был хорош, следовало это признать.
– They make a beautiful pair, don't
they? – сказал мистер Фрейби.
– Курасивая пара, – перевел для меня
Маса.
Я был покороблен этим замечанием и отнес его к
издержкам перевода. Никакой парой ее высочеству Фандорин, разумеется, быть не
мог, ни в каком смысле. Однако после слов мистера Фрейби взглянул на Ксению
Георгиевну повнимательней, и на душе у меня впервые, как говорят в народе,
заскребла кошка. Такого сияющего взгляда у ее высочества я не видел даже перед
ее первым «взрослым» балом.
– Ну всё, Эраст Петрович, хватит зря
время терять! – крикнула она. – Вы умеете уже достаточно, чтобы мы
сыграли один гейм на счет. Правила очень просты. Подавать буду я, потому что вы
все равно не умеете. Сначала я ударю мячом в этот квадрат, потом в тот, и так
поочередно до победы. А вы отбивайте, только попадайте в площадку. Понятно?
Проигравший пролезет под сеткой. А судить я попрошу англичанина.
Она обратилась к мистеру Фрейби по-английски,
тот с серьезным видом поклонился и вышел к сетке. Однако прежде, чем подать
знак к началу гейма, повернулся к нам и что-то сказал.
– Хочет пари, – объяснил Маса, и в
его маленьких глазках вспыхнули азартные огоньки. – Два пуротив одзин за
реди.
– За что? – не понял я.
– За барысьня, – нетерпеливо ответил
японец и тоже залопотал по-английски, показывая то на своего господина, то на
ее высочество.
– All right, – согласился
британец. – Five to one.
– Пячь пуротив одзин, – перевел Маса.
Сокрушенно вздохнул, достал откуда-то из-за
пазухи цветной бумажный кошель, показал мистеру Фрейби мятую пятирублевую
купюру и положил ее на скамейку.
Англичанин немедленно вытащил скрипучий,
хорошей кожи бумажник и извлек оттуда четвертную.
– What about you, mister Zyukin? –
спросил он, и это было понятно без перевода.
На мой взгляд, затея с пари выглядела не
вполне прилично, но Георгий Александрович, уходя, наказал: «Веселье и
непринужденность, Афанасий. Надеюсь на тебя». И я решил вести себя непринужденно.
