9 мая
Торжественный кортеж уже миновал Триумфальные
ворота, когда я, запыхающийся и обливающийся потом, выскочил из наемного
экипажа и, бесцеремонно орудуя локтями, стал пробиваться сквозь густую толпу,
что облепила Большую Тверскую-Ямскую с обеих сторон.
Вдоль мостовой шпалерами стояли войска, и я
протиснулся поближе к офицеру, пытаясь вытянуть из кармана узорчатый картонный
талон на право участия в шествии – дело это оказалось весьма непростое, ибо
из-за тесноты распрямить локоть никак не удавалось. Я понял, что придется
выждать, пока мимо проследует государь, а потом проскользнуть в хвост колонны.
В небе сияло праздничное, лучезарное солнце –
впервые после стольких пасмурных дней; воздух полнился накатами благовеста и
криками «ура!».
Император совершал церемониальный въезд в
древнюю столицу, следовал из загородного Петровского дворца в Кремль.
Впереди на огромных жеребцах ехали двенадцать
конных жандармов, и какой-то насмешливый голос за моей спиной довольно громко
сказал:
– C'est symbolique, ne c'est pas?
[14]
Сразу видно, кто у нас в России главный.
Я оглянулся, увидел две очкастые студенческие
физиономии, взиравшие на шествие с брезгливой миной.
За жандармами, переливаясь на солнце
серебряным шитьем кармазиновых черкесок, покачивались в седлах казаки
императорского конвоя.
– И с нагаечками, – заметил все тот
же голос.
Потом не слишком стройным каре проследовали
донцы, а за ними и вовсе безо всякого строя ехала депутация азиатских подданных
империи – в разноцветных одеяниях, на украшенных коврами тонконогих скакунах. Я
узнал эмира бухарского и хана хивинского, оба при звездах и золотых
генеральских эполетах, странно смотревшихся на восточных халатах.
Ждать было еще долго. Миновала длинная
процессия дворянских представителей в парадных мундирах, за ними показался
камер-фурьер Булкин, возглавлявший придворных служителей: скороходов, арапов в
чалмах, камер-казаков.
Но вот на убранных флагами и гирляндами
балконах зашумели, замахали руками и платками, зрители подались вперед, натянув
канаты, и я догадался, что приближается сердцевина колонны.
Его величество ехал в одиночестве, очень
представительный в семеновском мундире. Грациозная белоснежная кобыла Норма
чутко прядала узкими ушами и косилась по сторонам влажным черным глазом, но с
церемониального шага не сбивалась. Лицо царя было неподвижно, скованное
примерзшей улыбкой. Правая рука в белой перчатке застыла у виска в воинском
салюте, левая слегка пошевеливала золоченую уздечку.
Я дождался, пока проедут великие князья и
открытые ландо с их величествами вдовствующей и царствующей императрицами, и,
предъявив оцеплению пропуск, поспешно перебежал через открытое пространство.
Оказался в пешей колонне сенаторов, пробрался
в самую середину, подальше от взоров публики и, бормоча извинения, зигзагами
заскользил вперед. Важные господа, многих из которых я знал в лицо, с
недоумением косились на невежу в зеленой ливрее дома Георгиевичей, но мне было
не до приличий. Письмо доктора Линда жгло мне грудь.
Мельком увидел на запятках коляски императрицы-матери
полковника Карновича, переодетого камер-лакеем – в камзоле, напудренном парике,
но при этом в неизменных синих очках, – однако начальник царской охраны
сейчас помочь мне не мог.
Я должен был срочно переговорить с Георгием
Александровичем, хотя и он возникшей проблемы не разрешил бы. Тут нужен был сам
государь. Хуже того – государыня.
* * *
После вчерашнего конфуза полковнику Карновичу
был шумный разнос от Георгия Александровича за плохую подготовку агентуры.
Перепало и мне, уже от них обоих, за то, что ничего толком не разглядел и даже
мальчишку-газетчика не задержал.
Фандорина при этой мучительной для меня сцене
не было. Как мне чуть позднее доложил Сомов, еще до моего отбытия на встречу с
людьми доктора Линда бывший статский советник и его японец куда-то отбыли и с
тех пор не появлялись.
Их отсутствие не давало мне покоя. Несколько
раз в течение вечера и еще раз уже далеко за полночь я выходил наружу и смотрел
на их окна. Свет не горел.
Утром я проснулся от резкого, нервного стука.
Решил, что это Сомов, и открыл дверь в ночном колпаке и шлафроке. Каково же
было мое смущение, когда я увидел перед собой ее высочество!
Ксения Георгиевна была бледна и, судя по теням
под глазами, спать не ложилась вовсе.
– Его нет, – сказала она
скороговоркой. – Афанасий, он не ночевал!
– Кто, ваше высочество? – испуганно
спросил я, сдергивая колпак и слегка приседая, чтобы полы халата достали до
пола и прикрыли мои голые щиколотки.
– Как кто! Эраст Петрович! Ты, может
быть, знаешь, где он?
– Никак нет, – ответил я, и на душе
сделалось очень скверно, потому что выражение лица ее высочества мне совсем не
понравилось.
Фандорин и его слуга объявились после
завтрака, когда великие князья уже отбыли в Петровский дворец для приготовления
к торжественному въезду. Дом был полон агентов полиции, потому что ожидалось
следующее послание от похитителей. Я держался поближе к телефону и все время
гонял Сомова к подъезду, посмотреть, не подбросили ли новой записки. Впрочем,
это было лишнее, потому что в кустах вдоль всей подъездной аллеи дежурили
филеры полковника Ласовского. На сей раз никому не удалось бы перелезть через
ограду и подойти к Эрмитажу незамеченным.
– Ребенка видели? – спросил меня
Фандорин вместо приветствия. – Жив?
Я сухо рассказал ему о вчерашнем, ожидая
очередной порции упреков за упущенного газетчика.
Чтобы предупредить реприманд, сказал сам:
– Знаю, что виноват. Нужно было не за
каретой бежать, а этого маленького негодяя держать за шиворот.
– Г-главное, что вы хорошо разглядели
малыша и что он цел, – заметил Фандорин.
Упреки я бы снес, потому что они были вполне
заслужены, но этакая снисходительность показалась мне возмутительной.
– Да ведь единственная зацепка
утрачена! – с сердцем сказал я, давая понять, что не нуждаюсь в его
фальшивом великодушии.
– Какая там зацепка, – слегка махнул
он рукой. – Обычный вихрастый п-постреленок, одиннадцати с половиной лет
от роду. Ничего ваш Сенька Ковальчук не знает, да и не мог знать. За кого вы
держите д-доктора Линда?
Должно быть, у меня отвисла челюсть, потому
что прежде, чем заговорить, я преглупо шлепнул губами.
