Возникла тягостная ситуация, когда его
величество, являющийся с одной стороны почтительным сыном, а с другой, любящим
супругом, оказался, что называется, между двух огней и не знал, как ему быть.
Противостояние длилось много месяцев и закончилось совсем недавно неожиданным,
но сильным демаршем молодой императрицы. Когда, после многочисленных намеков и
даже прямых требований с ее стороны, Мария Феодоровна прислала малую часть
coffret (в основном нелюбимые ею изумруды), Александра Феодоровна объявила
супругу, что считает ношение драгоценностей дурновкусием и отныне ни на каких
церемониях бриллиантов, сапфиров, жемчуга, золота и прочих суетных украшений
носить не станет. И сослалась на Священное Писание, где сказано: «Доброе имя
лучше большого богатства, и добрая слава лучше серебра и золота». После такой
угрозы пришлось-таки императрице-матери расстаться с драгоценностями, и,
насколько мне было ведомо, всё содержимое coffret Александра Феодоровна
привезла в Москву, дабы на многочисленных балах, приемах, церемониях предстать
перед подданными и чужеземными посланцами во всем блеске.
Нужно было срочно добраться до Георгия
Александровича.
* * *
Перед тем, как перебежать от ландо Марии
Феодоровны к конной группе великих князей, мне пришлось задержаться, ибо
шествие как раз вступило на Триумфальную площадь и мой маневр слишком бы
бросился в глаза. Часы показывали уже половину второго. Времени оставалось всё
меньше.
Удобный случай представился, когда в небо с
крыши большого дома на углу Тверской взвились ракеты, оставляя за собой шлейфы
разноцветного дыма. Публика, как по команде, задрала головы вверх и восторженно
загудела, а я быстро пересек открытое пространство и спрятался меж конских
крупов. Согласно церемониалу, каждую из лошадей, на которых восседали их
высочества, вел под уздцы кто-то из придворных кавалеров. Я увидел Павла
Георгиевича, с тоской во взоре и голубовато-зеленым оттенком лица; рядом
вышагивал бодрый и румяный Эндлунг.
– Афанасий, – жалобно позвал меня
его высочество. – Мочи нет. Добудь рассольчику. Ей-богу, сейчас вытошнит…
– Потерпите, ваше высочество, –
сказал я. – Скоро уже Кремль.
И стал протискиваться дальше. На меня
недоуменно покосился какой-то чинный господин, судя по красным выпушкам на
обшлагах и пуговицах с охотничьими рожками, из егермейстеров, которых в новое
царствование расплодилось столько, что всех не упомнишь.
Трое дядьев его величества образовывали первый
ряд великокняжеского кортежа. Я пробрался к рыжему текинцу Георгия
Александровича, взял его под уздцы (так что теперь нас, подуздных, оказалось
двое – я и шталмейстер граф Антон Аполлонович Опраксин) и молча сунул его
высочеству письмо от Линда.
Увидев локон, Георгий Александрович
переменился в лице. Быстро пробежал глазами строчки, тронул текинца шпорами в
поджарые бока и стал медленно догонять одинокую фигуру государя. Граф в ужасе
выпустил уздечку. Я тоже.
Можно было не сомневаться, что теперь в
международной политике разразится настоящая буря. То-то нынче полетят
шифрованные депеши иностранным дворам и правительствам: генерал-адмирал Георгий
Александрович демонстрирует свое особенное положение при царе и, вероятно,
отныне может считаться самой влиятельной персоной Российской империи. Пускай.
Не до того.
Гордо подбоченясь, точь-в-точь как племянник,
его высочество неспешно приблизился к государю и поехал рядом, всего на
пол-корпуса сзади. Дородная фигура генерал-адмирала смотрелась куда
величественней, чем узкий силуэт самодержца. По подрагиванию пышного уса его
высочества я догадался, что Георгий Александрович, не поворачивая головы,
докладывает императору о письме. Голова царя заметно дернулась в сторону. Потом
точно так же зашевелился ус, менее пышный, чем у Георгия Александровича, и
великий князь стал потихоньку отставать – пока не сравнялся с братьями.
Поскольку я находился совсем близко, то
слышал, как Кирилл Александрович бешено прошипел:
– Tu es fou, Georgie, ou quoi?
[16]
* * *
Не знаю, заметили ли москвичи, что после того,
как торжественный кортеж ступил на Тверскую, движение колонны существенным
образом убыстрилось, но уже двадцать минут спустя государь въезжал в Спасские
ворота, а еще через четверть часа от крыльца Большого Кремлевского дворца одна
за другой отъехали закрытые кареты.
Лица, посвященные в тайну, спешили в Эрмитаж
на экстренное совещание.
На сей раз в малую гостиную пожаловала и
государыня, от воли которой зависел весь исход дела.
Поскольку мне пришлось наскоро подавать к
столу легкие закуски, кофе, сельтерскую воду и оранжад для ее величества (ничто
так не разжигает жажду и аппетит, как продолжительные церемониальные шествия),
я пропустил начало обсуждения и восстановил его ход уже задним числом, по
репликам присутствующих.
Так, например, без меня прошло деликатное
объяснение с царицей по поводу сапфирового склаважа. Я застал ее величество
хоть и сердитой, но уже смирившейся с неизбежным.
– Однако его помазанное величество
обещаль мне, что эта вещь будет мне непременно возвращена в целость и
сохранность, – строго говорила государыня обер-полицмейстеру Ласовскому,
как раз когда я вошел с подносом.
Из этих слов, а также из того, что полковник
Карнович сидел с весьма надутым видом, я заключил, что после вчерашней неудачи
руководство операцией передано московской полиции. Здесь же был и Фандорин –
надо полагать, в своей функции советника.
Ее величество, не имевшая времени переодеться,
была в парадном платье белой парчи, сплошь утканном драгоценными камнями, и
тяжелом бриллиантовом ожерелье, великие князья не успели снять звезд, муаровых
орденских лент и андреевских цепей, и от всего этого переливчатого мерцания
скромная тесная комната вдруг напомнила мне кладовку, в которой хранятся
елочные игрушки.
– Ручаюсь головой, ваше императорское
величество, – браво отрапортовал Ласовский. – И сапфиры никуда не
денутся, и Михаила Георгиевича освободим, и всю шайку зацапаем. – Он
азартно потер руки, и от этого вульгарного жеста Александра Феодоровна слегка
наморщила нос. – Всё пройдет в наилучшем виде, потому что на сей раз этот
мерзавец Линд сам себе расставил ловушку. Позвольте, я разъясню – у меня уж и
план составлен.
Он сдвинул рукой со стола все заботливо
расставленные мной бокалы и чашки, схватил накрахмаленную салфетку и разложил
ее посередине.
