– Высокий. Глаза кохичневые. Нос немножко
кхивой. Усы и бохода хыжие, но по-моему ненастоящие, склеенные. Outre cela
[19]
… – Мадемуазель задумалась. – Ah, oui! Ходина на левый
щека, вот тут. – И пальцем дотронулась до моей щеки, отчего я вздрогнул.
– Ладно, уже кое-что, – одобрил
Эраст Петрович. – А что тут происходит? Я видел п-перед домом экипажи царя
и великих князей.
– Я не знаю, – жалобно произнесла
мадемуазель, окончательно переходя на французский. – Мне ничего не
говорят. Все смотрят так, будто я во всем виновата. – Она обхватила себя
за локти, сглотнула и сказала уже сдержанней. – Кажется, случилось что-то
ужасное. Час назад в дом доставили какой-то пакет, маленький, и все забегали,
зазвонили телефоны. Полчаса назад прибыл его величество, а только что приехали
принцы Кирилл и Симон…
В этот миг в прихожую выглянул полковник
Карнович: брови насуплены, губы напряженно поджаты.
– Фандорин, это вы? – спросил
он. – Мне сообщили о вашем прибытии. Что за идиотский маскарад? Все в
джентльмена-сыщика играете? Вас ожидают. Извольте привести себя в надлежащий
вид и немедленно ступайте в большую гостиную. И вы, сударыня, тоже.
Эраст Петрович и мадемуазель удалились, а
Карнович, оглядев меня с головы до ног, брезгливо покачал головой:
– Ну и видок у вас, Зюкин. Где вы
пропадали? Чем занимался Фандорин? Это очень кстати, что он взял вас в
конфиденты. Да говорите же, мы ведь с вами из одного ведомства.
– Всё пустое, ваше
высокоблагородие, – соврал я, сам не знаю почему. – Только время зря
потратили. Кто прислуживает его величеству и их высочествам?
– Камердинер государя и дворецкий Симеона
Александровича.
Ах, как стыдно!
Никогда еще я не умывался и не переодевался с
такой скоростью. Уже через десять минут, приведя себя в порядок, я тихо вошел в
гостиную и поклоном поблагодарил Фому Аникеевича и Дормидонта.
На столе не было ни напитков, ни закусок –
только пепельницы и еще какой-то распечатанный пакет коричневой бумаги, совсем
небольшой. На всякий случай я взял с бокового столика поднос, стал расставлять
бокалы, а тем временем украдкой пробежал взглядом по лицам присутствующих,
пытаясь угадать, что произошло.
Государь нервно курил папиросу. Кирилл Александрович
устало потирал веки. Генерал-губернатор барабанил пальцами по столу. Георгий
Александрович неподвижным взглядом смотрел на пакет. Павел Георгиевич выглядел
нездоровым – губы дрожат, в глазах слезы. Но больше всего напугала меня
мадемуазель Деклик: она сидела, закрыв руками лицо, плечи ее тряслись, и сквозь
сжатые пальцы прорывались судорожные всхлипы. Никогда еще я не видел ее
плачущей навзрыд и даже не мог представить, что такое возможно.
Обер-полицмейстер сидел поодаль от остальных,
рядом с бесстрастным Карновичем, и беспрестанно вытирал платком лоб и залысины.
Он вдруг икнул, залился багровой краской и пробормотал:
– Прошу извинить.
После чего немедленно икнул снова. В полной
тишине неприличный звук был отчетливо слышен.
Мне сделалось очень страшно. Так страшно, что
я покачнулся. Господи, неужели..?
– Можно взглянуть? – спросил
Фандорин, нарушив молчание.
Эраст Петрович, очевидно, вошел в гостиную
одной или двумя минутами ранее меня. Он переоделся в строгий английский сюртук
и даже успел повязать галстук.
На что он собрался взглянуть? На очередное
письмо от Линда?
– Да, – угрюмо позволил Кирилл
Александрович, видимо, по обыкновению взявший на себя роль
председательствующего. – Полюбуйтесь.
Фандорин вынул из пакета маленький сверточек,
размером с леденец. Развернул, и я увидел внутри что-то маленькое,
бело-розовое. Эраст Петрович быстро достал из внутреннего кармана лупу и
склонился над столом. Выражение его лица стало таким, будто он надкусил лимон.
– Это т-точно палец его высочества?
Серебряный поднос выпал из моих рук, бокалы
разлетелись вдребезги. Все, дернувшись, обернулись в мою сторону, а я даже не
извинился – едва успел схватиться за край столика, чтобы не упасть.
– Что за дурацкий вопрос! – сердито
буркнул Симеон Александрович. – Конечно, это мизинец Мики! Чей же еще?
Ко мне, неслышно ступая, приблизился Фома
Аникеевич, поддержал за локоть. Я благодарно кивнул ему – мол, сейчас пройдет.
– Послушайте, что сказано в
письме, – сказал Кирилл Александрович, и я только теперь разглядел, что
перед ним лежит листок бумаги.
Великий князь надел пенсне и прочитал
послание, как и предыдущие, написанное по-французски:
Господа, вы, кажется, до сих пор не поняли,
что я не шучу.
Надеюсь, эта маленькая бандероль убедит вас в
серьезности моих намерений. Отрезанный палец – наказание за то, что ваши люди
снова нарушили договоренность. В следующий раз, если повторится нечестная игра,
мальчику отрежут ухо.
Теперь о нашем деле. В качестве очередного
взноса жду от вас малый бриллиантовый букет с шпинелью из коллекции
императрицы. Гувернантка должна быть на мессе в Храме Христа Спасителя, начиная
с трех часов пополудни. Разумеется, одна.
Если будет слежка – пеняйте на себя.
Искренне ваш,
Доктор Линд.
Больше всего меня потрясла поразительная
осведомленность злодея о содержимом coffret ее величества. Малый бриллиантовый
букет с шпинелью являл собой истинное украшение императорской рентерии;
в свое время он достался короне с приданым невесты Павла Петровича,
будущего государя Павла I. Этот шедевр великого ювелирного искусства XVIII
столетия ценится не столько за размер и чистоту составляющих его камней,
сколько за красоту и изящество. На мой вкус, во всей Бриллиантовой комнате не
было драгоценности прекрасней этой.
– Господи, бедная Алиса, – тоскливо
произнес император. – Она так страдает из-за пропажи склаважа…
Его величеству следовало бы посочувствовать, в
особенности если учитывать нрав царицы, но в ту минуту я был не в состоянии
испытывать жалость к кому-либо кроме бедного маленького Михаила Георгиевича.
– Мы все уже высказались,
Фандорин, – довольно бесцеремонно перебил государя Кирилл
Александрович. – Что думаете вы? Теперь видно, что вы были правы. Линд –
истинное чудовище, он не остановится ни перед чем. Что нам делать?
– Ах, бедняжка Мика. – Царь
сокрушенно поник головой.
