– Мика, конечно, бедняжка, – ударил
кулаком по столу Симеон Александрович, – но ты, Ники, лучше бы себя
пожалел. Если мир узнает про то, что какой-то проходимец во время коронации
русского царя похитил твоего кузена и режет его по кусочку, как колбасу…
– Сэм, опомнись! – громовым голосом
взревел Георгий Александрович. – Ты говоришь о судьбе моего сына!
– Я говорю о судьбе нашей
династии! – в тон ему ответил генерал-губернатор.
– Дядя Сэм, дядя Джорджи! – примирительно
воздел руки его величество. – Давайте послушаем господина Фандорина.
Эраст Петрович взял со стола пакет, повертел
его и так, и этак.
– Как д-доставлен?
– Как и прежние, – сказал Кирилл
Александрович. – Обычной почтой.
– И снова нет штемпеля, – задумчиво
произнес Фандорин. – Допрошен ли почтальон?
Полковник Карнович ответил:
– Не только допрошен, но за всеми тремя
почтальонами, поочередно доставляющими городскую корреспонденцию в Эрмитаж,
установлена слежка, еще со вчерашнего дня. Ни в чем подозрительном не замечены.
Более того, сумки с почтовыми отправлениями, посылаемые с городского почтамта в
здешнюю почтовую часть, всё время находятся под наблюдением переодетых агентов.
Никто из посторонних к сумке не приближался ни на отрезке пути от Мясницкой до
Калужской, ни позднее, когда почтальон отправился по адресам. Откуда появляются
послания Линда – непонятно. Истинная загадка.
– Что ж, пока мы ее не разрешили,
действовать нужно так, – мрачно сказал Эраст Петрович. – Букет
отдать. Это раз. Никакой слежки за людьми Линда. Это два. Вся надежда на
наблюдательность мадемуазель Деклик – к счастью, весьма острую. Это три. Ничего
больше п-порекомендовать не могу. Теперь малейшая неосторожность со стороны
полиции, и вы получите не ухо, а труп мальчика вкупе с мировым скандалом. Линд
взбешен, это очевидно.
Все, как сговорившись, взглянули на
гувернантку. Она уже не плакала и лицо ладонями не закрывала. Ее черты
показались мне застывшими, будто бы высеченными из белого мрамора.
– Je ferais tout mon possible
[20]
, –
тихо сказала она.
– Да-да, – просительно молвил
государь. – Вы уж постарайтесь. А мы с Алисой будем молиться Всевышнему. И
немедленно начнем поститься. Так и по древнему обычаю перед коронацией
положено…
– Вот и отлично, каждый внесет посильный
вклад, – угрюмо усмехнулся Кирилл Александрович. – Полковника
Ласовского от руководства розыском следует отстранить. (При этих словах
обер-полицмейстер икнул еще громче прежнего, но уже больше не извинялся.)
Ответственность будет снова возложена на вас, Карнович, но только уж теперь
никакой опрометчивости. Пусть будет так, как сказал Фандорин. Вы, Карнович,
временно переселитесь в Эрмитаж и будете вести розыск отсюда. В Александрийском
дворце слишком много визитеров. Зюкин, найди полковнику какую-нибудь комнату и
проведи туда телефон. И всё, давайте разъезжаться. Завтра у всех нас трудный
день, а тебе, Ники, нужно принимать послов.
Ты должен держаться безупречно.
* * *
После убытия высоких гостей, я еще долго
отпаивал чаем их высочеств, причем было пролито немало слез – в основном Павлом
Георгиевичем, но и Георгий Александрович не раз утирал обшлагом мясистые щеки,
что же до меня, то я совершенно расклеился. Дважды был вынужден поспешно
покинуть гостиную, чтобы не расстраивать великих князей еще больше своей
перекошенной от рыданий физиономией.
В четвертом часу ночи, когда я, едва живой от
усталости и переживаний, брел по коридору, направляясь к себе, у фандоринской
двери мне попался господин Маса в весьма странной позе. Он сидел на полу,
сложив ноги калачиком, и сонно клевал носом.
Я удивленно остановился и тут вдруг услышал,
что из комнаты доносятся приглушенные всхлипы.
– Почему вы не внутри, а здесь? –
спросил я. – Кто там, у господина Фандорина?
Страшное подозрение заставило меня забыть обо
всех прочих потрясениях.
– Позвольте, мне нужно кое-что сообщить
господину Фандорину, – решительно объявил я и взялся за дверную ручку,
однако японец, проворно поднявшись, преградил мне путь.
– Нерьзя, – заявил он, уставившись
на меня своими черными глазками. – Господзин прачет. Отень из-за парьтика
передзивает. Смотречь нерьзя. Стыдно.
Лжет, я сразу понял, что он лжет!
Ничего более не говоря, я взбежал в бельэтаж и
постучал в дверь Ксении Георгиевны. Никакого ответа. Осторожно открыл замок
мастер-ключом. Пусто. И постель не тронута.
У меня все так и поплыло перед глазами. Она
там, наедине с этим покорителем сердец!
Господи, научи и вразуми. Что за испытания обрушил
Ты на дом Романовых!
Я поспешил в привратницкую, куда часом ранее
разместил полковника Карновича, перетянув туда же телефон из прихожей.
Начальник дворцовой полиции открыл мне в одной
рубашке и без всегдашних темных очков. Глаза у него оказались маленькие,
острые, с красными веками.
– Ну что, Зюкин? – прищурился
он. – Решили все-таки рассказать, что такое затевает ваш приятель?
– Ее высочество проводит ночь в комнате
господина Фандорина, – шепотом доложил я. – Я слышал ее плач. И
боюсь… что она сама туда пришла.
Карнович разочарованно зевнул:
– Это, конечно, очень пикантно, и я как
начальник дворцовой полиции обязан знать, с кем проводят ночь девицы
императорской фамилии, однако вы могли бы сообщить мне об этом и утром. Я,
Зюкин, представьте себе, лег немного поспать.
– Но у ее высочества есть жених, принц
Олаф! И потом, она – девица! Господин полковник, может быть, еще не поздно
воспрепятствовать!
– Ну уж нет, – снова зевнул
он. – Вмешиваться в сердечные дела великих княжон себе дороже. Нашему
брату подобных неделикатностей не прощают. А что до девицы, то была девица да,
полагаю, вся вышла, – скривился в ухмылке Карнович. – От плача до
утешения, как известно, дорожка короткая, а у вашего приятеля Фандорина
репутация изрядного сердцееда. Ничего, от принца не убудет. Он ведь женится не
на девице, а на доме Романовых. Невинность – ерунда. А вот что не ерунда – так
это фандоринские фокусы. Очень уж я опасаюсь самочинных действий нашего
Пинкертона. Если хотите помочь мне, а вместе со мной и государю, расскажите
всё, что знаете.
И я рассказал – и про Хитровку, и про Культю,
и про завтрашний бандитский сход.
