В первый миг я понял только одно – он назвал
мадемуазель Деклик по имени! Неужто их дружба зашла так далеко? И только затем
попробовал вникнуть в значение произнесенных слов. Не получилось.
– Скрип колес?
– Ну да. Любая ось, даже идеально
смазанная, издает скрип, который, если п-прислушаться, являет собой циклическое
повторение одного и того же набора звуков.
– Ну и что?
– Один цикл, Зюкин, – это один поворот.
Достаточно сосчитать, сколько раз обернулось колесо, и вы узнаете, какое
расстояние проехала карета. Колеса на каретах фаэтонного типа, которым отдают
предпочтение п-похитители, имеют стандартный размер – если по метрической
системе, то метр сорок в диаметре. Длина окружности, таким образом, в
соответствии с законами геометрии, равняется четырем метрам восьмидесяти
сантиметрам. Остальное просто. Мадемуазель считает и запоминает количество
оборотов от угла до угла. Повороты экипажа легко ощутимы по накрену вправо или
влево. Мы не производим слежки за каретой, чтобы не вспугнуть преступников,
однако, в каком направлении Эмилию увозят первоначально, видим. Д-дальнейшее же
зависит от ее внимательности и памяти. Таким образом, – продолжил Фандорин
голосом учителя, излагающего геометрическую задачку, – если нам известно
количество и направление поворотов, а т-также расстояние между поворотами, мы
можем определить место, где прячут ребенка.
– И что, определили? – в радостном
волнении вскричал я.
– Не так быстро, Зюкин, не так
б-быстро, – улыбнулся Фандорин. – Молчаливый кучер нарочно едет не
прямым путем, а петляет – видно, проверяет, нет ли «хвоста». Так что задача
Эмилии очень непроста. Вчера и сегодня мы с ней прошли пешком по пути
следования кареты, сверяя ее наблюдения с г-географией.
– И что же? – спросил я, представив,
как мадемуазель идет по улице, опершись на руку изящного кавалера. Оба
серьезны, объединены общим делом, а я тем временем валяюсь в кровати
бесполезной колодой.
– Оба раза карета, поплутав по
п-переулкам, выехала на Зубовскую площадь – это подтверждают и наблюдения
Эмилии, которые слышала в этом месте маршрута шум множества экипажей и гул
голосов.
– А дальше?
Мадемуазель сконфуженно оглянулась на
Фандорина (этот короткий, доверительный взгляд снова царапнул меня по самому
сердцу) и, словно оправдываясь, сказала:
– Месье Зюкин, вчера я смогла запомнить
одиннадцать поворотов, сегодня тринадцать. – Она прищурилась и с запинкой
произнесла. – Двадцать два, влево; сорок один, вправо; тридцать четыре,
влево; восемнадцать, вправо; девяносто, влево; четырнадцать, вправо; сто сорок
три, вправо; тридцать семь, вправо; двадцать пять, вправо; сто пятнадцать,
вправо (и здесь, посередине, примерно на пятидесятом обороте, шум площади);
пятьдесят два, влево; шестьдесят, вправо; потом снова вправо, но сколько – уже
не помню. Я очень старалась, но все равно сбилась…
Я был потрясен.
– Господи, да как вы и столько-то
запомнили?
– Не забывайте, мой друг, ведь я
учительница, – мягко улыбнулась она, а я покраснел, еще не решив, как
следует истолковать это обращение, «mon ami», и допустима ли при наших
отношениях подобная фамильярность.
– Но завтра все повторится, и вы снова
собьетесь, – сказал я, на всякий случай принимая строгий вид. – У человеческой
памяти, даже самой развитой, имеются свои пределы.
Улыбка, которой Фандорин встретил это мое
замечание, мне очень не понравилась. Так улыбаются лепету несмышленого ребенка.
– Эмилии не придется все запоминать с
самого начала п-пути. После Зубовской площади карета оба раза двигалась одним и
тем же маршрутом, и последний п-поворот, твердо запомнившийся нашей разведчице
– стык Оболенского и Олсуфьевского переулков. Куда экипаж отправился далее, мы
не знаем, но эта точка определена совершенно точно. Оттуда до конечного пункта
уже недалеко – каких-нибудь десять-пятнадцать минут.
– За пятнадцать минут карета может
отъехать на добрых три-четыре версты в любом направлении, – заметил я
слишком уже заносчивому Эрасту Петровичу. – Вы что же, станете обыскивать
такое огромное пространство? Да это побольше всего Васильевского острова!
Он улыбнулся еще несносней.
– Коронация, Зюкин, послезавтра. Тогда мы
должны передать доктору Линду «Орлова», и игра закончится. А завтра Эмилия
отправится в з-заколоченной карете еще раз, чтобы внести последний взнос –
какую-то диадему-бандо из желтых бриллиантов и опалов.
Я невольно застонал. Бесценное бандо в виде
цветочной гирлянды! Да это наиглавнейшее сокровище во всем coffret ее
величества!
– Разумеется, мне п-пришлось дать императрице
слово чести, что и бандо, и все предыдущие безделушки будут возвращены в
целости и сохранности, – с неподражаемой самоуверенностью заявил
Фандорин. – Кстати говоря, я, кажется, не упомянул одно существенное
обстоятельство. После того, как Карнович вломился в нашу с вами хитровскую
операцию, будто слон в посудную лавку, общее руководство д-действиями против
Линда поручено мне, а начальнику дворцовой полиции и московскому
обер-полицмейстеру запрещено вмешиваться под страхом суда.
Неслыханно! Доверить расследование, от
которого без преувеличения зависит судьба царской династии, частному лицу! Это
означало, что Эраст Петрович Фандорин в настоящий момент является самой важной
фигурой во всем российском государстве, и я взглянул на него уже совсем по-иному.
– Эмилия начнет отсчет от п-поворота с
Оболенского на Олсуфьевский, – уже безо всякой улыбки, с серьезнейшим
выражением лица пояснил он. – И тут уж мадемуазель с ее великолепной
памятью ни за что не собьется.
– Ваше высокородие, но как мадемуазель Деклик
поймет, что достигла нужного поворота?
– Очень просто, Зюкин. Я увижу, в какую
карету ее посадят на этот раз. Следить за ней, разумеется, не стану, а сразу в
Олсуфьевский. Когда увижу, как подъезжает экипаж, зазвоню в колокольчик. Это и
будет сигналом для Эмилии.
– Но не покажется ли это кучеру
подозрительным? С чего это вдруг прилично одетый господин вроде вас станет
звонит в колокольчик? А может быть, просто арестовать этого кучера и пусть
расскажет, где прячется Линд?
Фандорин вздохнул.
– Именно так, вероятно, и поступил бы
полицмейстер Ласовский. Линд наверняка предвидит подобную возможность, однако
почему-то совсем ее не б-боится. У меня есть на этот счет некоторые
предположения, но не стану сейчас в них вдаваться. Что же до приличного
господина, то вы меня, право, обижаете. Вы ведь, кажется, видели, что я отлично
умею преображаться. Я ведь, Зюкин, буду не только в колокольчик звенеть, но еще
и кричать.
