Павел Георгиевич говорил веселым голосом,
раздвигая губы в улыбке, но глаза у него были злые-презлые. Отец взирал на него
с полнейшим благодушием, но я заметил, как у его высочества багровеет затылок,
а это ничего хорошего не сулило.
Ксении Георгиевны к этому времени за столом
уже не было – она удалилась, сославшись на легкую мигрень.
– Это из-за того, что она
приехала? – все так же улыбаясь и глядя на англичан, спросил Павел
Георгиевич. – Ты пойдешь к ней в «Лоскутную»?
– Не твое дело, Полли. – Георгий Александрович
зачмокал губами, раскуривая сигару. – Ты идешь в оперу.
– Нет! – воскликнул Павел
Георгиевич, и так громко, что англичане даже вздрогнули.
Эндлунг немедленно зачастил по-английски.
Георгий Александрович засмеялся, что-то такое присовокупил, а затем, отечески
накрыв руку сына своей огромной мясистой ладонью, пророкотал:
– Или в оперу, или во Владивосток. И я не
шучу.
– Хоть во Владивосток, хоть к
черту! – сладчайшим голосом ответил Павел Георгиевич и любовно накрыл руку
батюшки своей, так что со стороны эта семейная сцена, верно, смотрелась просто
умилительно. – А в оперу иди сам.
Угроза насчет Владивостока в Семье звучала
довольно часто. Всякий раз, когда Павел Георгиевич попадал в историю или
каким-либо иным образом вызывал родительское неудовольствие, Георгий
Александрович грозился отправить его своей генерал-адмиральской властью в
Тихоокеанскую эскадру – послужить отчизне и остепениться. Однако до сих пор
как-то обходилось.
Дальше говорили уже исключительно
по-английски, но мои мысли теперь приняли совсем другое направление.
У меня появилась идея.
Дело в том, что смысл перепалки между их
высочествами, вряд ли понятный даже и человеку, знающему по-русски, был мне
совершенно ясен.
Приехала Изабелла Фелициановна Снежневская и
остановилась в гостинице «Лоскутная».
Вот кто мне поможет!
Госпожа Снежневская – умнейшая из женщин,
каких я встречал в своей жизни, а ведь мне доводилось видеть и императриц, и
великосветских львиц, и правящих королев.
История Изабеллы Фелициановны настолько причудлива
и невероятна, что, пожалуй, и во всей мировой истории не сыщешь. Возможно,
какая-нибудь мадам Ментенон или маркиза Помпадур в зените своей славы и
достигали большего могущества, но вряд ли их положение при августейшем доме
было прочнее. Госпожа Снежневская, будучи, как я уже сказал, умнейшей из
женщин, совершила поистине великое открытие на фаворитском поприще: она завела
роман не с монархом или великим князем, которые, увы, смертны или непостоянны,
а с монархией – вечной и бессмертной. В свои двадцать восемь лет Изабелла
Фелициановна заслужила прозвище «коронной регалии», да она и в самом деле
похожа на драгоценное украшение из императорской Бриллиантовой Комнаты:
миниатюрная, хрупкая, неописуемо изящная, с хрустальным голоском, золотыми
волосами, сапфировыми глазами.
Маленькую танцовщицу, самую юную и самую
талантливую во всех балетных труппах Петербурга, приметил еще покойный
государь. Отдав дань прелестям этой ундины, его величество разглядел в Изабелле
Фелициановне нечто большее, чем просто очарование красоты и свежести – ум, такт
и задатки верной союзницы престола.
Как человек государственного ума и примерный
семьянин, государь не позволил себе чересчур увлечься волшебной дебютанткой, а
поступил мудро (хоть, надо полагать, и не без сожалений) – доверил
попечению госпожи Снежневской цесаревича, внушавшего августейшему родителю
опасения своей чрезмерной набожностью и некоторой неотесанностью.
Изабелла Фелициановна храбро перенесла разлуку
с его величеством и отнеслась к важной государственной миссии со всей
подобающей ответственностью, так что вскоре наследник заметно переменился в
лучшую сторону и даже совершил некоторые (впрочем, умеренные и нескандальные)
безумства, чем окончательно успокоил своего венценосного отца.
В благодарность госпожа Снежневская получила
чудесное палаццо на Большой Дворянской, партии в Мариинском театре на
собственный выбор, а главное – особенное, даже исключительное положение в
придворной сфере, которому завидовали очень-очень многие. Однако держалась она
при этом скромно, своим влиянием не абюзировала и – что уже почти невероятно –
серьезных врагов не нажила. Из верных источников было известно, что влюбленный
цесаревич предлагал красавице тайный брак, однако она благоразумно отказалась,
а когда между наследником и принцессой Алисой наметилась нежная дружба, отошла
в тень и в ходе трогательной сцены прощания с «милым Ники» благословила этот
союз. Этот поступок впоследствии замечательно себя оправдал, поскольку новая
царица оценила его по достоинству и – еще одно небывалое явление – стала
оказывать бывшей сопернице явное благоволение. В особенности после того, как
Изабелла Фелициановна, выдержав приличную горестную паузу, вверила свое нежное
сердце Георгию Александровичу. Откровенно говоря, думаю, что от этой перемены
госпожа Снежневская во всех смыслах не проиграла, а выиграла. Георгий
Александрович – видный мужчина, истинно щедрая душа, да и характером несказанно
приятней племянника.
О, Изабелла Фелициановна – сама мудрость. Ей
можно рассказать обо всем. Она понимает, что такое тайны августейшей семьи, ибо
и сама является их хранительницей. Снежневская изобретет что-нибудь особенное,
до чего не додумаются ни изворотливый полковник Карнович, ни грозный Кирилл
Александрович, ни даже сам хитроумный господин Фандорин.
* * *
Госпожа Снежневская заняла в «Лоскутной» целое
крыло, что уже само по себе свидетельствовало о полуцарственном статусе этой
удивительной женщины – ведь сейчас, в самый разгар коронационных торжеств, даже
самый обыкновенный гостиничный номер стоил впятеро против всегдашнего, да еще и
не найдешь.
В прихожей апартамента-«люкс» стояло множество
корзин с цветами, а откуда-то из анфилады комнат доносился приглушенный звук
рояля. Я передал горничной записку, и игра почти сразу же прекратилась. Еще
через минуту ко мне вышла сама Изабелла Фелициановна. Она была в легком
шелковом платье сочно-розового цвета, какой вряд ли могла бы себе позволить
любая другая блондинка, но Снежневская в таком наряде выглядела не вульгарной,
а божественной, другого слова не подберу. Я вновь поразился ее светлой,
фарофоровой красоте – того драгоценнейшего, очень редко встречающегося типа,
когда при виде, казалось бы, уже хорошо знакомого лица всякий раз захватывает
дух и берет оторопь.
– Афанасий! – улыбнулась она, глядя
на меня снизу вверх, но при этом каким-то чудом умудряясь держаться так, будто
стоит не на земле, а на пьедестале. – Здравствуйте, дружок. Что-нибудь от
Джорджи?
– Нет, – с низким поклоном ответил
я. – У меня секретное дело государственной важности.
