Умница, она не задала мне ни единого вопроса.
Знала, что Афанасий Зюкин зря подобными фразами бросаться не станет. На миг
озабоченно сдвинула брови и поманила меня своей маленькой ручкой.
Я проследовал за ней через несколько
сообщающихся комнат в будуар. Прикрыв дверь, Изабелла Фелициановна опустилась
на постель, мне жестом велела сесть в кресло и сказала одно-единственное слово:
– Говорите.
Я изложил ей суть дела, не утаив ничего.
Рассказ получился длинным, потому что событий за последние дни произошло много,
но короче, чем можно было бы ожидать, ибо Снежневская не ахала, не хваталась за
сердце и ни разу меня не перебила – только всё быстрее перебирала изящными
пальчиками гипюровый воротник.
– Михаил Георгиевич в смертельной
опасности, да и над всем домом Романовых нависла страшная угроза, – так
закончил я свою пространную речь, хотя мог бы обойтись и без драматизма, потому
что слушательница и так отлично всё поняла.
Долго, очень долго Изабелла Фелициановна
молчала. Никогда еще я не видел на ее кукольном личике такого волнения, даже когда,
по заданию Георгия Александровича, забирал у нее письма цесаревича.
Не выдержав паузы, я спросил:
– Скажите, есть ли какой-нибудь выход?
Она грустно, и, как показалось, с участием
подняла на меня ярко-синие глаза. Но голос ее был тверд:
– Есть. Только один. Пожертвовать меньшим
ради большего.
– «Меньшее» – это его высочество? –
уточнил я и самым постыдным образом всхлипнул.
– Да. И, уверяю вас, Афанасий, такое
решение уже принято, хотя вслух о нем никто не говорит. Побрякушки из coffret –
ладно, но «Орлова» этому доктору Линду никто не отдаст. Ни за что на свете. Ваш
Фандорин – ловкий человек. Идея с «прокатом» гениальна. Дотянуть до коронации,
а потом уже будет все равно.
– Но… Но это чудовищно! – не
выдержал я.
– Да, с обычной человеческой точки зрения
это чудовищно. – Она ласково дотронулась до моего плеча. – Ни вы, ни
я так со своими детьми не поступили бы. Ах да, у вас же, кажется, нет
детей? – Снежневская вздохнула и проговорила своим чистым, звонким
голоском то, о чем я и сам задумывался не раз. – Быть рожденным в
царствующем доме – особая судьба. Дающая небывалые привилегии, но и требующая
готовности к небывалым жертвам. Позорный скандал во время коронации недопустим.
Ни при каких обстоятельствах. Отдавать преступникам одну из главных регалий
империи тем более недопустимо. А вот пожертвовать жизнью одного из восемнадцати
великих князей очень даже допустимо. Это, конечно, понимает и Джорджи. Что
такое четырехлетний мальчик рядом с судьбой целой династии?
В последних словах прозвучала явная горечь, но
в то же время и неподдельное величие. Слезы, выступившие на моих глазах, так и
не покатились по щекам. Не знаю отчего, но я чувствовал себя пристыженным.
Раздался стук в дверь, и англичанка-нэнни
ввела двух премилых близнецов, очень похожих на Георгия Александровича – таких
же румяных, щекастеньких, с живыми карими глазками.
– Спокойной ночи, маменька, –
пролепетали они и с разбегу бросились Изабелле Фелициановне на шею.
Мне показалось, что она их обнимает и целует
горячее, чем того требовал этот обыкновенный ритуал.
Когда мальчиков увели, Снежневская снова
заперла дверь и сказала мне:
– Афанасий, у вас глаза на мокром месте.
Немедленно перестаньте, иначе я разревусь. Это со мной бывает редко, но уж если
начну, то остановлюсь не скоро.
– Простите, – пробормотал я,
нашаривая в кармане платок, но пальцы плохо слушались.
Тогда она подошла, вынула из-за манжета
кружевной платочек и промокнула мне ресницы – очень осторожно, как если бы
боялась повредить грим.
Вдруг в дверь постучали – настойчиво, громко.
– Изабо! Открой, это я!
– Полли! – всплеснула руками
Снежневская. – Вы не должны встретиться, это поставит мальчика в неловкое
положение. Быстро сюда!
– Сейчас! – крикнула она. –
Только надену туфли!
Сама же тем временем отворила створку большого
зеркального шкафа и, подталкивая острым кулачком, затолкала меня внутрь.
В темном и довольно просторном дубовом
гардеробе пахло лавандой и кельнской водой. Я осторожно развернулся,
устраиваясь поудобнее, и постарался не думать, какой случится конфуз, если мое
присутствие обнаружится. Впрочем, в следующую минуту я услышал такое, что о
конфузе и думать забыл.
– Обожаю! – раздался голос Павла
Георгиевича. – Как же ты прекрасна, Изабо! Я думал о тебе каждый день!
– Перестань! Полли, ты просто
сумасшедший! Я же тебе сказала, это была ошибка, которая никогда больше не
повторится. И ты дал мне слово.
О господи! Я схватился за сердце, и от этого
движения зашуршали платья.
– Ты клялся, что мы будем как брат и
сестра! – повысила голос Изабелла Фелициановна, очевидно, чтобы заглушить
неуместные звуки из шкафа. – К тому же телефонировал твой отец. Он с
минуты на минуту должен быть здесь.
– Как бы не так! – торжествующе
воскликнул Павел Георгиевич. – Он отправился в оперу с англичанами. Нам
никто не помешает. Изабо, зачем он тебе? Он женат, а я свободен. Он старше тебя
на двадцать лет!
– А я старше тебя на семь лет. Это для
женщины много больше, чем двадцать лет для мужчины, – ответила
Снежневская.
Судя по шелесту шелка, Павел Георгиевич
пытался ее обнять, а она уклонялась от объятий.
– Ты – как Дюймовочка, – пылко
говорил он, – ты всегда будешь моей крохотной девочкой…
Она коротко рассмеялась:
– Ну да, маленькая собачка – до старости
щенок.
И вновь постучали в дверь – еще настойчивей,
чем в прошлый раз.
– Барыня, Георгий Александрович
пожаловали! – раздался испуганный голос горничной.
– Как так? – переполошился Павел
Георгиевич. – А опера? Ну всё, теперь он точно загонит меня во
Владивосток! Господи, что делать?
– В шкаф, – решительно объявила
Изабелла Фелициановна. – Живо! Да не в левую створку, в правую!
Совсем рядом скрипнула дверца, и я услышал в
каких-нибудь трех шагах, за многослойной завесой платьев, прерывистое дыхание.
Слава богу, мой мозг не поспевал за событиями, не то со мной, наверное, приключился
бы самый настоящий обморок.
