Мы вошли в богатую прихожую, где Эндлунг
сбросил плащ, накинутый поверх своего воздушного платья. Наверх вела широкая
белая лестница, в конце пролета упиравшаяся в огромное, обрамленное бронзой
зеркало. Там стояли две пары, похожие на нашу, и прихорашивались.
Я хотел было пройти мимо, но Эндлунг толкнул
меня локтем, и я сообразил, что это выглядело бы подозрительно. Для виду мы
задержались перед зеркалом, но я нарочно скосил глаза, чтобы не видеть
карикатурного субъекта, сотворенного ловкими руками Лолы и Зизи. Зато лейтенант
разглядывал свое отражение с видимым удовольствием: поправил букольки,
повернулся и так, и этак, отставил ногу на носок. Слава Богу, платье ему
выбрали без декольте и с закрытыми плечами.
Просторный зал был обставлен с роскошью и
вкусом, в новейшем венском стиле – с золотыми и серебряными разводами по
стенам, с уютными альковами и небольшими гротами, составленными из тропических
растений в кадках. В углу расположился буфет с винами и закусками, а на
небольшом возвышении красовался ярко-синий рояль – таких я никогда прежде не
видывал. Отовсюду доносились приглушенные голоса, смех, пахло духами и дорогим
табаком.
На первый взгляд всё это выглядело как самый
обычный светский суаре, однако, если приглядеться, обращала на себя внимание
чрезмерная румяность и чернобровость некоторых кавалеров, дамы же и вовсе
смотрелись странно: чересчур плечистые, с кадыкастыми шеями, а одна даже с
тонкими усиками. Эндлунг тоже обратил на нее внимание, и по его оживленному
лицу промелькнула тень выходило, что усами он пожертвовал зря. Впрочем,
попадались и такие особы, про которых нипочем не догадаешься, что это мужчина.
Например одна в наряде Коломбины, показавшаяся мне смутно знакомой, пожалуй,
поспорила бы тонкостью стана и гибкостью движения с самой госпожой Зизи.
Мы с Эндлунгом прошлись под руку между пальм,
высматривая Бэнвилла и Карра. Почти тотчас же к нам подлетел некий господин с
бантом распорядителя на груди и, прижимая руки к груди, укоризненно пропел:
– Нарушение, нарушение устава! Те, кто
пришел вместе, развлекаются по отдельности. Успеете еще намиловаться, голубки.
Он пренагло подмигнул мне, а Эндлунга слегка
ущипнул за щеку, за что немедленно получил от лейтенанта веером по лбу.
– Резвушка, – любовно сказал
распорядитель камер-юнкеру, – позволь познакомить тебя с графом
Монте-Кристо.
И подвел к Эндлунгу красногубого старика в
черном, завитом парике.
– А ты, рыженький, обретешь блаженство в
обществе очаровательной нимфы.
Я предположил, что в этом кругу заведено
обращаться к незнакомым людям на «ты», и ответил в тон:
– Благодарю тебя, мой заботливый друг, но
я бы предпочел…
Однако у меня на локте уже повисла развязная
нимфа в греческой тунике и с зажатой подмышкой позолоченной арфой.
Она немедленно принялась нести какую-то чушь,
причем чрезвычайно ненатуральным фальцетом и еще все время складывала губы
бантиком.
Я протащил навязанную мне спутницу дальше по
залу и вдруг увидел мистера Карра. Он был в бархатной маске, но я сразу узнал
его по ослепительно желтым волосам. Англичанин – счастливец – сидел у стены в
полном одиночестве и пил шампанское, поглядывая по сторонам. Оказалось, что и
лейтенант со своим старичком пристроились за столиком неподалеку. Мы
встретились с Эндлунгом глазами, и он многозначительно повел головой в сторону.
Я проследил за направлением его взгляда.
Неподалеку за колонной стоял лорд Бэнвилл, хотя опознать его было трудней, чем
мистера Карра, потому что маска закрывала его лицо до самого подбородка, но я
узнал знакомые брюки с алым кантом.
Я опустился на кушетку, и нимфа охотно
плюхнулась рядом, прижавшись ляжкой к моей ноге.
– Устал? – шепнула она. – А с
виду такой крепыш. Какая у тебя сладкая бородавочка. Будто изюмчик.
И пальцем дотронулась до моей щеки. Я с трудом
сдержался, чтобы не дать нахалке, то есть нахалу по руке.
– Шелкова бородушка, маслена
головушка, – проворковала нимфа. – Ты всегда такой бука?
Не спуская глаз с Бэнвилла, я буркнул:
– Всегда.
– Ты сейчас так на меня глянул, словно
кнутом ожег.
– Будешь руки распускать – и ожгу, –
огрызнулся я, решив с ней не церемониться.
Моя угроза произвела на нимфу неожиданное
воздействие.
– По попке? – пропищала она,
затрепетав, и привалилась ко мне всем телом.
– Так отделаю, что надолго
запомнишь, – отпихнул ее я.
– Надолго-надолго? – пролепетала моя
мучительница и глубоко вздохнула.
Не знаю, чем закончился бы наш диалог, но тут
по залу прокатилось некое едва уловимое шевеление, словно легкий ветер прошелся
по морской глади. Все вокруг повернули головы в одном направлении, но как-то
неявно, будто бы украдкой.
– Ах, Филадорчик пришел! –
прошелестела нимфа. – До чего же хорош! Прелесть, прелесть!
Распорядитель легкой рысью подбежал к очень
высокому стройному господину в алой шелковой маске, из-под которой виднелась
холеная эспаньолка. Я разглядел за спиной вновьпришедшего строгое, бесстрастное
лицо Фомы Аникеевича и сразу догадался, что это за Филадор такой. У
генерал-губернаторского дворецкого вид был такой, будто он пришел со своим
господином на самый обычный раут. Фома Аникеевич не надел маски, а на руке
держал длинный бархатный плащ – очевидно, нарочно не оставил в гардеробе, чтобы
у присутствующих не возникало заблуждений по поводу его статуса. Тонкий
человек, ничего не скажешь.
– К кому посадить тебя, божественный
Филадор? – услышал я медоточивый голос распорядителя.
Генерал-губернатор с высоты своего саженного
роста осмотрел зал и решительно направился туда, где в одиночестве сидел мистер
Карр. Сел рядом, поцеловал англичанина в щеку и зашептал что-то на ухо,
щекочась усами. Карр улыбнулся, блеснул глазами, склонил голову набок.
Я заметил, как Бэнвилл отступает глубже в
тень.
Неподалеку появилась и Коломбина, давеча
впечатлившая меня своей неподдельной грациозностью. Она встала у стены, глядя
на его высочество и ломая тонкие руки. Этот жест был мне знаком, и теперь я
узнал, кто это – князь Глинский, адъютант Симеона Александровича.
А на сцене тем временем началось
представление.
Две тапетки завели дуэтом модный романс господина
Пойгина «Не уходи, побудь со мною».
