Пели они весьма искусно, с подлинной страстью,
так что я поневоле заслушался, но на словах «Тебя я лаской огневою и обожгу и
утомлю» нимфа вдруг положила мне голову на плечо, а пальцами как бы ненароком
скользнула под мою рубашку, чем привела меня в совершеннейший ужас.
Охваченный паникой, я оглянулся на Эндлунга.
Тот, заливисто хохоча, лупил веером по рукам своего морщинистого кавалера.
Кажется, лейтенанту приходилось не легче, чем мне.
Певицы были вознаграждены бурными
рукоплесканьями, к которым присоединилась и моя поклонница, что на время
избавило меня от ее домогательств.
Распорядитель поднялся на сцену и объявил:
– По желанию нашего дорогого Филадора
сейчас будет исполнен так всем полюбившийся танец живота. Танцует несравненная
госпожа Дезире, специально ездившая в Александрию, чтобы постичь это высокое
древнее искусство! Попросим!
Под аплодисменты на возвышение поднялся
упитанный господин средних лет в ажурных чулках, коротенькой накидке, вытканной
блестками юбочке и с голым животом – круглым и противоестественно белым (надо
думать, от свежего бритья).
Аккомпаниатор заиграл персидскую мелодию из
оперетки «Одалиска», и «госпожа Дезире» принялась качать бедрами и ляжками,
отчего ее изрядное чрево все заколыхалось волнами.
Мне это зрелище показалось крайне
неаппетитным, но публика пришла в полнейшее неистовство. Со всех сторон
кричали:
– Браво! Чаровница!
Тут уж моя нимфа совсем распоясалась – я едва
поймал ее руку, опустившуюся на мое колено.
– Ты такой неприступный, обожаю, –
шепнула она мне в ухо.
Симеон Александрович вдруг резко притянул к
себе мистера Карра и впился ему в губы долгим поцелуем. Я поневоле взглянул на
Фому Аникеевича, с невозмутимым видом стоявшего за креслом великого князя, и
подумал: сколько нужно выдержки и силы воли, чтобы нести свой крест с таким
достоинством. Если б Фома Аникеевич знал, что я здесь, в зале, он, наверное,
провалился бы от стыда сквозь землю. Слава богу, в рыжей бороде узнать меня
было невозможно.
А дальше произошло вот что.
Лорд Бэнвилл с невнятным криком выбежал из-за
своей колонны, в несколько прыжков преодолел расстояние до столика, схватил
мистера Карра за плечи и оттащил в сторону, выкрикивая что-то на своем
шепелявом наречии.
Симеон Александрович вскочил на ноги, вцепился
мистеру Карру в платье и потянул обратно. Я тоже приподнялся, понимая, что на
моих глазах разворачивается отвратительный, опасный для монархии скандал,
однако дальнейшее превзошло мои наихудшие опасения. Бэнвилл выпустил мистера Карра
и с размаху влепил его высочеству звонкую оплеуху!
Музыка оборвалась, танцовщица испуганно
присела на корточки, и стало очень-очень тихо. Слышно было только, как
возбужденно дышит лорд Бэнвилл.
Это было неслыханно! Оскорбление действием,
нанесенное августейшему дому! Да еще иностранцем! Кажется, я застонал вслух, и
довольно громко.
И лишь в следующую минуту я сообразил, что
никакой августейшей особы здесь нет и быть не может. Пощечину получил некий
господин Филадор, человек в алой маске.
Брови Симеона Александровича растерянно
изогнулись – кажется, в такие ситуации его высочеству попадать еще не
доводилось. Генерал-губернатор непроизвольно схватился за ушибленную щеку и
сделал шаг назад.
Милорд же, более не проявлявший ни малейших
признаков волнения, неспешно потянул с руки белую перчатку. О боже! Вот сейчас
и в самом деле произойдет непоправимое – последует вызов на дуэль, причем
публичный. Бэнвилл назовет свое имя, и тогда его высочеству сохранить инкогнито
уже не удастся!
Фома Аникеевич двинулся вперед, но его
опередила Коломбина. Подбежала к милорду и быстро – раз, два, три, четыре –
отвесила британцу целый град затрещин, еще более громких, чем та, что досталась
Симеону Александровичу. У Бэнвилла только голова моталась из стороны в сторону.
– Я – князь Глинский! – вскричал
адъютант по-французски, срывая с себя маску. Он был очень хорош собой в эту
минуту – и не барышня, и не юноша, а некое особенное существо, похожее на
архангелов со старинных итальянских картин. – Вы, сударь, нарушили устав нашего
клуба, и за это я требую от вас удовлетворения!
Бэнвилл тоже снял маску, и я словно впервые
увидел его по-настоящему. Огненный взгляд, жесткие складки от крыльев носа,
бескровные губы и два алых пятна на щеках. Страшнее лица мне никогда еще видеть
не приходилось. Как я мог считать этого вурдалака безобидным чудаком!
– Я – Доналд Невилл Ламберт, одиннадцатый
виконт Бэнвилл. И вы, князь, получите от меня полное удовлетворение. А я от
вас.
Фома Аникеевич набросил великому князю на
плечи плащ и деликатно потянул за локоть. Ах, какой молодец! Сохранил полнейшее
присутствие духа в таких отчаянных обстоятельствах. Генерал-губернатору, пусть
даже в маске, невозможно присутствовать при вызове на дуэль. Ведь это уже не
просто скандал, а уголовное преступление, пресечение которых является священной
обязанностью административной власти.
Его высочество и Фома Аникеевич поспешно
удалились. Мистер Карр, придерживая полумаску, упорхнул за ними.
Распорядитель махнул аккомпаниатору, тот вновь
ударил по клавишам, и чем закончился разговор милорда с князем, я не слышал.
Почти сразу же они вышли в сопровождении еще двух господ, один из которых был в
смокинге, а другой в дамском платье и перчатках до локтя.
Поступок юного адъютанта вызвал у меня
искреннее восхищение. Вот вам и тапетка! Пожертвовать карьерой, репутацией,
поставить на карту самое жизнь – и все ради спасения любимого начальника,
который к тому же обходился с ним не самым милосердным образом.
Скандал, казалось, лишь оживил веселье. После
танца живота раздались звуки залихватского канкана, и сразу три господина в
юбках пустились в пляс, взвизгивая и высоко задирая ноги. Мы с Эндлунгом
встретились глазами и, не сговариваясь, поднялись. Оставаться здесь далее было
незачем.
Нимфа немедленно вскочила на ноги.
– Да-да, пойдем, – шепнула она,
крепко обхватив меня за локоть. – Я вся горю.
Рассудив, что на улице мне будет нетрудно
избавиться от этой беспардонной особы, я направился к выходу, однако нимфа
потянула меня в противоположном направлении.
– Нет же, дурачок. Не туда. Здесь внизу,
в подвале, отличные кабинеты! Ты же обещал меня отделать так, что я надолго
запомню…
Здесь мое терпение лопнуло.
– Сударь, позвольте руку, – сухо
сказал я. – Я спешу.
