– Остохожно! – ойкнула
мадемуазель. – Я боюсь!
Все-таки женщина есть женщина, даже такая
смелая.
– Ничего, – успокоил ее я. –
Пока взрыватель не включен, бояться нечего.
– Я все думаю про второй сюрприз месье
Фандорина, – вдруг заговорила мадемуазель по-французски, и ее голос
дрогнул. – Не состоит ли он в том, что бомба взорвется в любом случае,
разнеся на куски и нас, и доктора Линда, и его высочество, а камень потом, как
и сказал месье Фандорин, подберут среди обломков? Для царя главное – сохранить
«Орлов» и избежать огласки. Для месье Фандорина – отомстить доктору Линду. Что
вы думаете, Атанас?
По правде сказать, ее подозрения показались
мне очень даже правдоподобными, но, немного подумав, я нашелся, что возразить:
– В этом случае нам дали бы не настоящий
камень, а подделку. Тогда можно ничего среди обломков не искать.
– Ас чего вы взяли, что в шаре подлинный
«Орлов»? – нервно спросила она. – Ведь мы-то с вами не ювелиры. Вы
нажмёте кнопку, и тут же грянет взрыв! Вот и выйдет обещанный сюрприз, про который
нам с вами ни в коем случае нельзя было узнать.
У меня внутри всё похолодело – слишком уж
верным выглядело это предположение.
– Значит, такова наша судьба, –
сказал я, перекрестившись. – Если вы угадали правильно, то это решение
принято высшей властью, и я исполню всё в точности. Но вам не нужно входить в
часовню. Когда нас привезут, я скажу кучеру, что в вашем присутствии нет
надобности – я заберу Михаила Георгиевича сам.
Мадемуазель крепко сжала мне руку.
– Благодарю вас, Атанас. Вы вернули мне
веру в человеческое благородство. Нет-нет, я пойду с вами. Мне стыдно, что я
могла заподозрить Эраста в вероломстве. Для него камень, даже такой особенный,
не может быть дороже жизни ребенка. И наших жизней тоже, – тихо закончила
она.
Вторая половина ее короткой, прочувствованной
речи несколько испортила приятное впечатление от первой, и всё же я был
растроган. Хотел ответить на пожатие ее пальцев, но это, пожалуй, выглядело бы
чрезмерной вольностью. Так мы и ехали дальше, и ее рука касалась моей.
У меня, в отличие от мадемуазель, не было
уверенности в благородстве господина Фандорина. Представлялось весьма
вероятным, что в самом скором времени земное существование Афанасия Зюкина
закончится, причем не тихим и незаметным образом, как следовало бы по всей
логике моей жизни, а с неприличным шумом и грохотом. Компания Эмилии делала эту
мысль менее отвратительной, в чем, безусловно, проявлялось качество, которое я
не терплю в других и всегда старался подавлять в себе – малодушное себялюбие.
А между тем в наглухо закрытой карете
становилось все трудней дышать. У меня по лицу и сзади, за воротник, стекали
капли пота. Это было неприятно и щекотно, но я не мог вытереться платком – для
этого пришлось бы отнять руку. Мадемуазель тоже дышала учащенно.
Внезапно мне пришла в голову простая и
страшная мысль, от которой пот заструился еще обильней. Я попробовал тихонько,
чтобы не вспугнуть мадемуазель, просунуть руку в узелок и открыть крышку шара.
Однако щелчок все же раздался.
– Что это был? – встрепенулась
мадемуазель. – Что был этот звук?
– Замысел Линда проще и коварнее, чем
представляется Фандорину, – сказал я, хватая ртом воздух. – Я
полагаю, что доктор приказал возить нас в этом заколоченном ящике до тех пор,
пока мы не задохнемся, а после преспокойно забрать «Орлова». Только ничего у
него не выйдет – я включаю взрыватель. Пока я в сознании, буду держать бомбу на
весу обеими руками. Когда же иссякнут силы, шар упадет…
– Vous etes devenu fou! –
воскликнула мадемуазель, рывком высвободила руку и схватила меня за
локоть. – Vous étes fou! N'y pensez pas! Je compte les
détours, nous sommes presque la!
[29]
– Поздно, я уже надавил, – сказал я
и крепко сжал шар обеими руками.
А еще через минуту карета и в самом деле
остановилась.
– Ну, выхучай Господь, да? – шепнула
Эмилия, и перекрестилась, но не по-православному, а на свой католический лад,
слева направо.
Дверца отворилась, и я сощурился от яркого
света. Никто мне глаз не завязывал, и я увидел облупленную стену маленькой
часовни, а поодаль, в сотне шагов, башни и колокольни большого старинного
монастыря. Ступив на подножку, украдкой осмотрелся по сторонам. У пруда сидели
с удочками рыбаки, а на краю ближнего сквера зеленел свежей листвой узловатый
дуб, в дупле которого предположительно прятался старший агент Кузякин. На душе
стало чуть-чуть спокойней, хотя ненадевание повязки, вероятнее всего, означало,
что живыми Линд выпускать нас не намерен. Мадемуазель высунулась из-за моего
плеча и тоже принялась оглядываться – ах да, она ведь оказалась здесь без
повязки впервые. Ничего, господин доктор, подумал я, пропадем, так вместе с
вами, и прижал к груди узелок.
Кучер, стоявший сбоку от распахнутой дверцы,
схватил меня за локоть и дернул: слезай, мол. Я поморщился – такая силища была
в этих стальных пальцах.
Ржавая дверь с увесистым навесным замком,
почти не скрипнув, открылась нам навстречу.
Я вошел в полутемное помещение, более
просторное, чем казалось снаружи, и увидел несколько мужских фигур. Прежде чем
успел их разглядеть, дверь за нами закрылась, но от этого свет не исчез, а лишь
сделался из сероватого желтоватым – на стенах висело несколько масляных светильников.
Людей Линда было четверо. Прежде всего я
обратил внимание на седого сухонького господина с безгубым, нерусским лицом и в
стальных очках. Неужто это и есть доктор Линд? По обе стороны от него стояли
двое высоких и плечистых, чьи лица тонули в тени, – надо полагать,
телохранители. Четвертым был кучер, вошедший следом и привалившийся спиной к
двери, как бы отрезая нам путь к отступлению.
Один из телохранителей замахал рукой на
кучера, явно требуя, чтобы тот вышел.
Кучер кивнул, но не тронулся с места.
Телохранитель сердито указал пальцем на дверь.
Кучер скрестил руки на груди.
– Taubstummer Dickkopf!
[30]
– выругался верзила.
Так вот почему возница вел себя с нами так
странно. Теперь понятно, отчего Линд не боялся, что бородач попадет в руки
полиции.
Второй телохранитель сказал, тоже по-немецки:
– Да черт с ним, пусть торчит. Ему, поди,
тоже любопытно.
