Слава богу, с третьей спички Эраст Петрович
увидел полузарывшийся в пыль камень и забрал себе, а я после случившегося
возражать не посмел. Насыпал себе в карманы две пригоршни монет из клада, и мы
побрели дальше.
Не знаю, сколько часов это продолжалось.
Иногда мы садились на землю, чтобы передохнуть. Вторую ночь подряд я проводил в
подземелье, и, ей-богу, затрудняюсь сказать, какое из них пришлось мне меньше
по вкусу.
Нельзя было даже посмотреть, который час,
потому что от сырости спички скоро размокли и загораться не желали. Когда я во
второй раз споткнулся о уже знакомые кости, стало ясно, что мы бродим по кругу.
Тогда Фандорин сказал:
– Знаете, Зюкин, так дело не пойдет. Вы
хотите, чтобы по вашим ребрам бегали к-крысы?
Я передернулся.
– Я тоже не хочу. А значит, хватит
фланировать, надеясь на авось. Нужна система. Теперь мы движемся так: строго
чередуем п-повороты. Один раз направо, один раз налево. Вперед!
Но и после введения «системы» мы шли еще очень
долго, пока, наконец, вдали не забрезжил слабый свет. Я кинулся к нему первым.
Лаз сузился, как-то весь съежился, и пришлось ползти на четвереньках, но это
было ничего, потому что свет делался всё ярче. Уже у самого края я ухватился
рукой за холодный, шершавый корень, и он вдруг с сердитым шипением пружинисто
рванулся из моих пальцев. Змея! Охнув, я дернулся и ударил макушку о камень.
Разглядел на узкой головке заструившейся прочь черной ленты желтые пятна – это
был безобидный уж. Но сердце все равно колотилось, как бешеное.
Нора вывела к подмытому водой берегу реки. Я
увидел окутанную утренним туманом темную баржу, крыши складов на той стороне и
в некотором отдалении – полукруглые арки железнодорожного моста.
– Недалеко же мы с вами
п-продвинулись, – сказал Фандорин, распрямляясь и отряхивая перепачканный
кучерский кафтан. От длинной черной бороды он успел избавиться, широкополую
шляпу потерял, кажется, еще в склепе.
Я проследил за направлением его взгляда. В
нескольких сотнях шагов, озаренные первыми лучами солнца, мягко поблескивали
купола Новодевичьего монастыря.
– Очевидно, этим лазом монахи
пользовались, чтобы тайно д-добраться до реки, – предположил
Фандорин. – Интересно, для каких целей.
Мне это было совсем не интересно.
– А вон и часовня! – показал
я. – Идемте скорей. Господа Карнович и Ласовский наверняка нас обыскались.
И не столько нас, сколько «Орлова». То-то обрадуются!
Я улыбнулся. В эту минуту от простора, света,
утренней свежести меня переполняло то особое чувство жизненной полноты, которое,
вероятно, некогда испытал воскресший из мертвых Лазарь.
– Вы хотите вернуть «Орлова»
Карновичу? – недоверчиво спросил Фандорин.
В первое мгновение мне показалось, что я
ослышался, но затем я понял, что господин Фандорин, как и я, обрадован
благополучным исходом кошмарной ночи и оттого настроен на шутливый лад. Что ж,
есть обстоятельства, при которых и Зюкин непрочь пошутить, хоть бы даже и не с
самым приятным собеседником.
– Нет, я хочу отнести камень доктору
Линду, – ответил я, посредством сдержанной улыбкой давая понять, что
оценил шутку и отвечаю ей в тон.
– Ну то-то же, – с серьезным видом
кивнул Эраст Петрович. – Вы ведь понимаете, что если мы отдадим
б-бриллиант властям, то больше его не увидим. Тогда мальчик и Эмилия обречены.
Только теперь до меня дошло, что он вовсе не
шутит.
– Вы и вправду намерены вступить с
доктором Линдом в самочинный торг? – на всякий случай все же уточнил я.
– Да, а как же иначе?
Мы оба замолчали, уставившись друг на друга с
равным недоумением. От моего душевного подъема не осталось и следа. Во рту
пересохло от скверного предчувствия.
Фандорин окинул меня взглядом с головы до ног,
будто видел впервые и спросил – как мне показалось, с любопытством:
– П-постойте, Зюкин, разве вы не любите
маленького Мику?
– Очень люблю, – удивился я такому
вопросу.
– И ведь… к Эмилии вы тоже неравнодушны?
Я чувствовал себя очень усталым, мы оба были
перепачканы в пыли и глине, пахло травой и рекой – от всего этого возникало
ощущение, что обычные условности не имеют значения. Только поэтому я ответил на
сей вопиюще нескромный вопрос.
– Мне небезразлична судьба мадемуазель
Деклик.
– Итак, на карту поставлена жизнь д-двоих
людей. Людей, которых вы… Ну, скажем, «судьба которых вам небезразлична». И вы
готовы пожертвовать этими людьми ради куска шлифованного углерода?
– Есть вещи, которые значат больше, чем
любовь, – тихо сказал я и вдруг вспомнил, что то же самое Фандорин не
столь давно говорил Ксении Георгиевне.
Это воспоминание было мне неприятно, и я счел
нужным уточнить:
– К примеру, честь. Верность. Престиж
монархии. Национальные святыни.
Объясняя такие очевидные вещи, я чувствовал
себя довольно глупо, но что еще мне оставалось делать?
Помолчав, Фандорин объявил:
– У вас, Зюкин, есть выбор. Видите, у
часовни полицейское оцепление? Или вы отправляетесь туда и говорите, что
Фандорин скрылся, п-прихватив с собой «Орлова». Или мы вместе пробуем спасти
Эмилию и ребенка. Решайте.
С этими словами он вынул из кармана черную
бороду и косматый парик – оказывается, все-таки приберег – и приладил эту
буйную растительность, превратившись в простецкого и диковатого мужика из тех,
что съезжаются в большие города на заработки.
Не знаю, почему я с ним остался. Честное
слово, не знаю. Я не произнес ни слова, но и с места не тронулся.
– Что, пойдем на к-каторгу в одной
сцепке? – с неуместной веселостью спросил Фандорин и протянул мне руку.
Его пожатие было крепким, мое вялым.
– Посидите здесь и сильно не
в-высовывайтесь. Схожу на рекогносцировку.
Он зашагал в сторону монастыря, а я опустился
на колени у воды. Она была чистая, прозрачная, и я сначала напился, а потом,
когда рябь успокоилась, рассмотрел отражение своего лица. Вроде бы ничто в нем
не изменилось: усы, бакенбарды, выпуклый лоб с залысиной. И все же это было
лицо не гоф-фурьера Зюкина, дворецкого Зеленого Дома и верного слуги престола,
а государственного преступника.
* * *
Возвращение Эраста Петровича вывело меня из
тоскливого оцепенения, но настроения никак не улучшило.
