Оказывается, полицейские и солдаты оцепили не
только часовню, но и весь монастырь. Под землей, в лабиринте, уже много часов
ведутся поиски. Городовой, с которым поговорил Фандорин, сообщил, что по всем
полицейским частям разослан словесный портрет двух опаснейших преступников,
совершивших неизвестно какое, но по всей видимости чрезвычайно тяжкое
преступление. Выезды из Москвы наглухо перекрыты, и поимка злодеев – вопрос
времени. Один из них – худощавый и моложавый брюнет с тонкими усиками; особые
приметы – седина на висках и характерное заикание. Другой – и тут Фандорин
описал мою скромную персону, причем куда более подробно. Так я узнал, что у
меня нос хрящевато-раздвоенного типа, бородавка не просто на щеке, а в третьей
левой доле, и глаза болотно-желтого оттенка с миндалевидным разрезом.
– Как вам удалось разговорить полицейского? –
поразился я. – И потом, неужто ему не показалось подозрительным ваше
заикание?
– Для того, чтобы разговорить незнакомого
человека, потребно знание п-психологии и физиогномистики, – с важным видом
пояснил Эраст Петрович. – Что же до заикания, то, как вы могли заметить,
перевоплощаясь в иную п-персоналию, я меняю и голос, и манеру разговора, и все
прочие речевые особенности. Это уже совсем не я, или, во всяком случае, не
совсем я. Заикание – следствие давней к-контузии, полученной Фандориным, а
отнюдь не степенным мужичком, который так уважительно беседовал с господином
городовым.
Я только махнул рукой:
– Всей вашей психологии в нынешних
обстоятельствах грош цена. Никого мы спасти не можем. Нас бы самих кто спас.
Приметы наши полиции известны. Лучше уж пойти и сдаться. Объясним, как и что –
простят.
Фандорин с возмутительным легкомыслием пожал
плечами:
– Дались вам эти приметы. Приметы мы
поменяем. Покрасим вас в б-блондина, оденем чиновником, усы с бакенбардами
сбреем…
– Ни за что на свете! – вскричал
я. – Я ношу их больше двадцати лет!
– Как угодно, но с вашими, как выражается
Линд, favoris de chien, вас и в самом деле легко опознать. Вы обрекаете себя на
сидение в ч-четырех стенах, а я буду перемещаться по городу совершенно
свободно.
Эта угроза меня ничуть не испугала, да и думал
я уже о другом.
– Представляю, как недоумевают их
высочества по поводу моего непонятного исчезновения, – уныло пробормотал
я.
– Скорее негодуют, – поправил меня
Фандорин. – Со стороны ситуация выглядит довольно недвусмысленно.
Разумеется, все решили, что мы с вами сговорились с Линдом, а то и с самого
начала действовали с ним заодно. Или же что мы решили в-воспользоваться
случаем, чтобы похитить «Орлова». Именно поэтому полиция нами так и
интересуется.
Я застонал. Ну конечно – именно так наше
поведение и выглядит!
Понурился и Фандорин. Видно, и до него,
наконец, дошло, в каком положении мы очутились из-за его склонности к
авантюрам.
Но нет, его, оказывается, печалило совсем
другое.
– Ах, Зюкин, какая операция п-провалилась!
Подмена кучера – это было так просто и почти г-гениально. По рассказам Эмилии я
догадался, что возница глухонемой. Это, да еще опущенная на глаза шляпа и
густая черная б-борода облегчили задачу. Кучер теперь в полиции, да только
проку от него не будет. Не только безгласен, но и зверообразен. Потому-то Линд
и не побоялся его п-подставить. Все должно было пройти как по нотам! И мальчика
бы спасли, и Линда бы взяли. – Он досадливо махнул рукой. – Ну, не
взяли бы живьем, так на месте бы положили, потеря для ч-человечества небольшая.
Мне нужно было только спуститься вниз. Кто бы мог подумать, что ювелир не
испугается кинжала? Из-за этого все и сорвалось. Как служат этому Линду! И чем
он их только берет? Нет, это просто невероятно! – Эраст Петрович взволнованно
вскочил на ноги. – Чертов бельгиец думал не о себе, а о Линде. Это уж не
просто бандитская честь, это самая настоящая беззаветная любовь!
– Откуда вы знаете, что ювелир был
бельгиец?
– Что? – рассеянно переспросил он. –
А, по выговору. Бельгиец, из Антверпена, вне всяких сомнений. Но это неважно.
Важно другое. Как вы т-толкуете слова Эмилии? Помните, она крикнула: «Здесь
Линд! Это…» Что «это»? Такое ощущение, будто она хотела назвать какое-то
известное нам имя или же некую очень характерную или неожиданную особенность.
Если имя, то чье? Если примету, то какую? «Это г-горбун»? «Это китаец»? «Это
женщина»? – Фандорин прищурился. – Насчет китайца или женщины не
знаю, всё может быть, но что Линд не горбун, мне известно доподлинно – я бы
заметил… Ничего, скоро мы всё узнаем.
Эти последние слова были произнесены с такой
спокойной уверенностью, что во мне шевельнулась надежда.
– Итак, Зюкин, д-давайте рассуждать,
взвесим плюсы и минусы нашего положения. – Эраст Петрович сел рядом со
мной на песок, взял в ладонь несколько камешков и провел по песку черту. –
Мальчик по-прежнему в руках Линда. Это плохо. – Один камешек, черный, лег
слева от черты. – Эмилия тоже стала заложницей. Это опять плохо.
К первому черному камешку присоединился
второй.
– А что хорошо-то? – не выдержал
я. – Добавьте к этому, что вся полиция империи, как обычная, так и тайная,
охотится не на доктора Линда, а на нас с вами. Что его высочество от
перенесенных испытаний тяжело болен и, возможно, даже при смерти. Что Линд, как
вы сами говорили, живых свидетелей не оставляет!
Фандорин согласно покивал и положил туда же
еще три камешка.
– А теперь посмотрим на дело с д-другой
стороны. Хорошо то, что «Орлов» у нас и мы с вами в крайнем случае, если уж
совсем не будет другого выхода, готовы пойти на обмен. Это раз. Хорошо то, что
Линд потерял б-большинство своей банды. Собственно, почти всех: четверых в день
похищения, потом всю шайку Культи, а вчера еще пятерых. Эмилия крикнула: «Их
трое». Стало быть, у Линда осталось всего двое людей, а первоначально было чуть
ли не два десятка. Это два. Наконец, вчера я успел назваться Линду и сообщить
ему, на каких условиях возможен обмен. Это три.
Я посмотрел на пять черных камешков, на три
белых, и прилива бодрости не ощутил.
– А что толку? Мы же не знаем, где его
теперь искать. Да если и знали бы! У нас связаны руки. Мы по Москве и шагу
ступить не сможем – сразу арестуют.
