Небрежным жестом подозвал лакея, тащившего на
плече тяжелый чемодан, ткнул пальцем в желтую наклейку. На ней было написано
Banville. Приглядевшись, я заметил, что наклейки имеются на всех предметах
багажа, только на одних желтые с именем милорда, на других синие с надписью
Carr, а на третьих красные с надписью Freyby. Очень разумно, надо будет взять
на вооружение.
Очевидно, сочтя проблему благополучно
разрешенной, мистер Фрейби снова извлек из кармана свой фолиант и перестал
обращать на меня внимание, а я задумался о том, что английские батлеры,
конечно, всем хороши и свое дело знают, но кое-чему у нас, русских служителей,
все же могли бы поучиться. А именно – сердечности. Они просто обслуживают
господ, а мы их еще и любим. Как можно служить человеку, если не испытываешь к
нему любви? Это уж какая-то механистика получается, будто мы не живые люди, а
автоматы. Правда, говорят, что английские дворецкие служат не господину, а дому
– наподобие кошек, привязываются не столько к человеку, сколько к стенам. Если
так, то этакая привязанность не по мне. И мистер Фрейби показался мне что-то уж
больно странным. Хотя, рассудил я, у такого хозяина и слуги должны быть чудные.
Да и неплохо это, что mon colleague anglais
[3]
такой, как
говорят в народе, квёклый – будет меньше путаться под ногами.
* * *
Затевать настоящий обед времени не было,
поэтому к прибытию их высочеств я распорядился накрыть стол на скорую руку, a
la picnic – с малым серебром, на простеньком мейсенском сервизе, и вовсе без
горячих блюд. Кушанья заказал по телефону из «Delicatessen» Снайдерса: паштет
из бекасов, пирожки со спаржей и трюфелями, расстегайчики, заливное, рыбу,
копченых пулярок и фрукты на десерт. Ничего, можно было надеяться, что уже к
вечеру мэтр Дюваль освоится на кухне и ужин получится более пристойным. Правда,
я знал, что Георгий Александрович и Павел Георгиевич вечером будут у его императорского
величества, который ожидался в половине шестого пополудни и прямо с вокзала
должен был проследовать в походный Петровский дворец. Высочайший приезд нарочно
подгадали именно на шестое мая, поскольку это день рождения государя. Уже с
обеда затрезвонили церковные колокола, которых в Москве неисчислимое
множество, – это начались молебствия о ниспослании здоровья и долголетия
его императорскому величеству и всей августейшей семье. Я лишний раз пометил
себе распорядиться насчет балдахина с вензелем «Н» над подъездным крыльцом.
Если вдруг пожалует государь, подобный знак родственного внимания будет кстати.
В пятом часу Георгий Александрович и Павел
Георгиевич, надев парадные мундиры, отбыли на вокзал, Ксения Георгиевна стала
разбирать старинные книги в малой столовой, которая при Чесменских, кажется,
использовалась в качестве библиотеки, лорд Бэнвилл с мистером Карром заперлись
в комнате его светлости и велели сегодня их больше не беспокоить, а мы с
мистером Фрейби, предоставленные сами себе, сели перекусить.
Прислуживал младший лакей со странной фамилией
Земляной, из московских. Неотесанный, довольно неловкий, но очень старательный.
Пялился на меня во все глаза – должно быть, наслышан об Афанасии Зюкине.
Признаюсь, это было лестно.
Вскоре, уложив своего питомца на
послеобеденный repos, к нам присоединилась и гувернантка мадемуазель Деклик.
Она уже отобедала с их высочествами, однако какая же это еда, когда сидишь
рядом с Михаилом Георгиевичем – его высочество обладает весьма неспокойным
нравом и все время шалит: то начнет хлебом кидаться, то спрячется под стол и
приходится его оттуда извлекать. Одним словом, мадемуазель охотно выпила с нами
чаю и отдала должное замечательным филипповским пряникам.
Ее присутствие оказалось очень кстати,
поскольку мадемуазель знала по-английски и отлично справилась с обязанностями
переводчицы.
Я спросил англичанина, чтобы с чего-то начать
разговор:
– Давно изволите работать дворецким?
Он ответил одним коротким словом, и
мадемуазель перевела:
– Давно.
– Вы можете не беспокоиться, вещи
распакованы и никаких трудностей не возникло, – сказал я не без укора,
поскольку мистер Фрейби в распаковке не участвовал вовсе – так и просидел со
своей книжкой в карете до самого конца этой ответственной операции.
– Я знаю, – был ответ.
Мне сделалось любопытно – в флегматичной
манере англичанина ощущалась не то поразительная, превосходящая все мыслимые
границы леность, не то высший шик батлеровского мастерства. Ведь пальцем о
палец не ударил, а вещи разгружены, распакованы, развешаны, и все на своих местах!
– Разве вы успели наведаться в покои
милорда и мистера Карра? – спросил я, отлично зная, что с момента прибытия
мистер Фрейби не выходил из собственной комнаты.
– No need, – ответил он, и
мадемуазель столь же коротко перевела:
– Pas besoin
[4]
.
За время, которое мадемуазель провела в нашем
доме, я успел неплохо ее изучить и видел по блеску в ее серых узких глазах, что
англичанин ей любопытен. Разумеется, она умела владеть собой, как и подобает
первоклассной гувернантке, привыкшей работать в лучших домах Европы (до нас,
например, она воспитывала сына португальского короля и привезла из Лиссабона
самые превосходные рекомендации), но галльская натура иногда брала свое, и
когда мадемуазель Деклик была чем-нибудь увлечена, позабавлена или рассержена,
ее глаза зажигались этакими маленькими огоньками. В штат прислуги особу с такой
опасной особенностью я бы не взял, потому как этот самый огонек – верный знак
того, что, как говорят в народе, в тихой заводи черти водятся. Но гувернеры,
бонны и воспитатели – не моя забота, ими ведает управляющий двором князь
Метлицкий, поэтому я мог себе позволить любоваться вышеозначенными огоньками
безо всякой тревоги.
Вот и теперь мадемуазель, не удовлетворившись
скромной ролью переводчицы, не утерпела, спросила (сначала по-английски, а
после, для меня, по-французски):
– Откуда же вы знаете, что с вещами все в
порядке?
Тут мистер Фрейби впервые произнес более или
менее длинную фразу:
– Я вижу, что месье Зюкин знает свое
дело. А в Берлине, где вещи паковались, их укладывал человек, который тоже
знает свое дело.
Словно в вознаграждение себе за столь
утомительный труд, как изречение такой пространной сентенции, батлер достал и
закурил трубку, предварительно жестом испросив позволения у дамы.
И я понял, что, кажется, имею дело с
совершенно исключительным дворецким, каких мне не доводилось встречать за всю
мою тридцатилетнюю службу.
* * *
