Видя, как у меня недоуменно полезли вверх
брови, он нагнулся, раздвинул на груди трупа мокрую от крови одежду, расстегнул
рубашку и обнажил бледную волосатую грудь. Под левым соском чернела аккуратная
треугольная ранка.
– Так и есть, – тихо вымолвил
Фандорин. – Знакомый след. Это стилет Линда. Доктор верен себе –
свидетелей не оставляет. – Он выпрямился и повернул голову в сторону
Москвы. – Едем, Зюкин, здесь нам больше делать нечего. Скорей!
И быстрым шагом, почти бегом устремился по
направлению к Петровскому дворцу.
– Куда вы? – крикнул я, догоняя.
– Как куда? В дом Почтальона! Может быть,
Линд еще там. Ведь он не знает, что мы раскрыли его убежище!
Однако не пешком же было добираться до Москвы,
а между тем все извозчики были мобилизованы полицией на перевозку убитых –
раненых развезли по больницам еще утром. Упряжки отъезжали в сторону Тверской
заставы одна за другой, и в каждой лежал скорбный груз.
Мимо, сопровождаемый кучкой синих мундиров,
прошел обер-полицмейстер Ласовский. Я поспешно отвернул лицо, и лишь потом
сообразил, что в моем нынешнем виде узнать меня было бы мудрено. Не говоря уж о
том, что вряд ли полковник сейчас вспомнил бы о каком-то Афанасии Зюкине.
Похищение Михаила Георгиевича и даже исчезновение «Орлова» меркли по сравнению
со случившейся трагедией. Уж такой напасти с новым государем на Руси не
приключалось по меньшей мере с 14 декабря 1825 года. Господи, какой всемирный
скандал! А какое чудовищное предзнаменование для грядущего царствования!
Лицо у обер-полицмейстера было бледное и
несчастное. Еще бы – с него главный спрос. Отставкой не отделается. По всем
установлениям за устройство коронационных торжеств отвечает московский
генерал-губернатор, но не отдавать же под суд дядю его императорского
величества? А судить кого-то из местного начальства нужно. Зачем не предусмотрели,
что будет столько народу? Почему выставили такой хлипкий кордон?
Фандорин вытянулся в струнку, лихо отсалютовав
полицейскому начальству, но Ласовский даже не взглянул в его сторону.
– Отлично, – вполголоса сказал мне
Эраст Петрович. – Вот и экипаж.
Я увидел поодаль знаменитую
обер-полицмейстерскую пролетку, запряженную парой вороных рысаков. На козлах
важно восседал кучер Сычов, частенько поминаемый московскими газетами в связи с
ежедневными разъездами неутомимого полицейского начальника в поисках нетрезвых
дворников и нерадивых городовых.
Эраст Петрович подхватил шашку и, молодцевато
звеня шпорами, бегом бросился к экипажу.
– Срочное донесение! – крикнул он
кучеру, с разбега впрыгивая в пролетку. – Давай, Сычов, не спи! Приказ
господина обер-полицмейстера! – Обернулся ко мне и откозырял. – Ваше
превосходительство, умоляю, скорей!
Кучер оглянулся на деловитого офицера,
посмотрел на меня. Хоть на мне и была простая куртка, снятая с немецкого
разбойника, Сычов, кажется, не особенно удивился. Такой уж сумасшедший день,
что невесть кого велят на обер-полицмейстерской паре возить.
– Пучьте г-глаза, – шепнул Фандорин,
усаживаясь напротив. – Вы – большая фигура. Черт-те кого в этой коляске не
повезут.
Я приосанился и, как подобает истинно
значительной особе, стал смотреть немножко в сторону и вверх, а лоб собрал
государственными морщинами. Уж, слава Богу, повидал на своем веку министров и
генералов.
– Гони, Сычов, гони! – гаркнул Эраст
Петрович, ткнув чинного возницу в ватную спину.
Кучер суетливо тряхнул вожжами, чудо-кони
дружно запустили рысью, и коляска закачалась на мягких рессорах.
Время от времени Сычов басисто взрыкивал:
– Па-берегись!
Замелькали побеленные стволы придорожных
тополей. Унылая вереница повозок, укрытых рогожами, все быстрее уплывала назад.
Прохожие поворачивались и смотрели (во всяком случае, так мне казалось) со
страхом и надеждой. Полицейские брали под козырек.
У Александровского вокзала Фандорин велел
кучеру остановиться. Мы вылезли, Эраст Петрович бросил на кожаное сиденье свою
визитную карточку и махнул, чтобы Сычов ехал обратно.
Пересели на лихача, помчали в сторону
Мясницкой.
– Что там на Ходынке-то, ваше
благородие? – обернулся извозчик. – Бают, жиды в казенное вино
дурман-травы подсыпали, и через это народ в изумление вошел, до ста тыщ
православных передавили. Правда ай нет?
– Врут, – коротко ответил Эраст
Петрович. – Погоняй, погоняй!
Мы влетели в знакомый переулок с грохотом и
лязгом. Соскочив наземь, Фандорин властно махнул дворнику.
– Кто проживает вон в том нумере? –
и показал на дом Почтальона.
– Чиновник с пошты господин Терещенко
Иван Захарович! – отрапортовал дворник, взяв метлой на караул.
– Из отставных? – строго спросил
Эраст Петрович.
– Так точно, ваше благородие! Ефрейтор
его императорского высочества принца Генриха Прусского шестого драгунского
полка Федор Свищ!
– Вот что, Свищ. Мы вот с этим господином
приехали произвести арестование этого самого Терещенки. На тебе свисток.
Обойдешь дом со двора и гляди на окна в оба. Если полезет – свисти что есть
мочи. Понял?
– Так точно, ваше благородие!
– Да постой ты! – крикнул Фандорин
вслед бывшему ефрейтору, уже кинувшемуся выполнять приказ. – У тебя лом
есть? Принеси, а потом давай на пост.
На крыльце мы встали так, чтобы нас не было
видно из окон.
Эраст Петрович позвонил в колокольчик, а потом
еще и постучал.
– Терещенко! Господин Терещенко!
Откройте, это околоточный надзиратель! Вас срочно вызывают на службу! В связи с
сегодняшним происшествием!
Он приложил ухо к двери.
– Ломайте, Зюкин.
Мне никогда не приходилось держать в руках
такой грубый инструмент, как железный лом, и тем более выламывать им дверь.
Оказалось, что это совсем непросто. Я ударил по замку раз, другой, третий.
Дверь дрогнула, но не открылась. Тогда я просунул заостренный и сплющенный
конец в щель, навалился и попробовал отжать замок. Вспотел, искряхтелся весь, а
все равно не вышло.
– Ну вас к черту, Зюкин, с вашим ломом!
Эраст Петрович отодвинул меня в сторону.
Взялся руками за перильца, подскочил и обеими ногами ударил в створку. Дверь
влетела в проем и криво заболталась на одной петле.
