— Я вчера видела Илью Степановича… — через некоторое время сообщила я.
— Как он там? — живо откликнулась Татьяна Ивановна.
— Неважно.
— Он сейчас в Москве?
— У себя дома.
— Может быть, этого они и добиваются, — задумчиво произнесла Татьяна Ивановна.
— Чего? — не поняла я.
— Чтобы неугодные им люди разъехались по своим норам и не высовывались… У них же должна быть какая-то цель. Да не прячьте вы ваш диктофон, — неожиданно закончила она и открыла глаза.
Как я ни старалась, я не смогла скрыть смущения.
— Не смущайтесь, какая, в конце концов, разница — блокнот или диктофон? Вы же, надеюсь, не собираетесь транслировать это по радио?
— Ну что вы… — снова смутилась я и рассказала о загадочном отказе моей аппаратуры вчерашним вечером. — Я хотела убедиться…
— В чем? Что это случайность? Не думаю. Вы бы видели, что творилось с аппаратурой в моем доме, начиная от компьютера и кончая пылесосом. Все эти приборы словно с ума посходили… — усмехнулась она и таким образом перевела наш разговор на самые интересные для меня темы.
В основных чертах мне были известны результаты пси-воздействия, но услышать обо всем этом от непосредственно пострадавшего от них человека, сохранившего при этом ясность мысли, — о большем я не могла и мечтать.
* * *
Наша беседа продолжалась больше часа. Не считаю необходимым пересказывать ее содержание, поскольку буквально через несколько часов сама пережила многое из того, о чем мне поведала Татьяна Ивановна.
Прощаясь с ней, я не смогла удержаться от слов восхищения по поводу ее мужества и выдержки.
— Это я на людях такая смелая, а по ночам дрожу от страха, особенно когда вылезает вся эта чертовщина… — отмахнулась она и, пожелав мне успеха, вернулась в свою палату.
Покинув территорию санатория, я первым делом включила магнитофон. Кассета снова оказалась совершенно пустой…
ГЛАВА 4
Не сдержавшись, я отшвырнула ни в чем не повинный магнитофон на соседнее сиденье.
Нельзя сказать, что я была не готова к такому повороту событий, но, видимо, в душе все-таки надеялась, что на этот раз мои невидимые противники не станут демонстрировать своих уникальных возможностей или в конце концов придумают что-то новенькое. Ведь блокировка записывающего устройства, по сути дела, не имела никакого смысла. Поэтому иначе, как демонстрацию силы, эти действия я не воспринимала.
Я вспомнила слова Татьяны Ивановны: «Они пытаются свести меня с ума явной абсурдностью своих действий».
«Ну и черт с вами, — немного успокоившись, решила я. — Моя память не уступает самому лучшему магнитофону…» — И похолодела от ужаса, потому что в этот момент мне показалось, что мою память кто-то почистил столь же основательно, как и магнитофонную кассету. И несмотря на то что это была ложная тревога, мое сердце еще долго работало с интенсивностью отбойного молотка.
Тем не менее рассказ Татьяны Ивановны окончательно убедил меня не только в том, что преступная лаборатория существует в реальности, но и в том, что более опасного противника еще не было в моей богатой на треволнения жизни.
Но то, что эта женщина — несмотря на все пережитое ею в последнее время — сохранила присутствие духа, дарило надежду и заряжало оптимизмом.
«Они всего лишь люди, — внушала я себе, лавируя в потоке машин, — а значит, и у них есть слабое место, и ты просто обязана отыскать его или навсегда потеряешь право называться секретным агентом с гордой кличкой Багира».
Я ехала на встречу с очередной жертвой пси-террористов, хотя уже не понимала, что нового могу узнать от этого бойкого и неунывающего до недавнего времени журналиста. Мне казалось, что после встречи с Ильей Степановичем и Татьяной Ивановной я располагала всей необходимой мне «наглядной иформацией».
С другой стороны, Семен Липсанов, так звали литературного сотрудника одного из московских периодических изданий, был едва ли не единственным из известных мне пострадавших, не покинувших до сих пор своего рабочего места. И мне было любопытно, каким образом ему это удается.
Как бы ни старалась сохранить присутствие духа Татьяна Ивановна, она честно признавалась, что вряд ли в ближайшее время сможет вернуться к своим слу — жебным обязанностям. Об Илье Степановиче в этом смысле и говорить не приходилось. На сегодняшний день это был совершенно больной человек.
Столица встретила меня мелким моросящим дождиком и злым роком в лице корыстного гибэдэдэшника. Несмотря на все мои документы и чарующие улыбки, он оштрафовал меня на сумму, вполне соответствующую классу и цене моего автомобиля.
Честно говоря, он имел на это право, потому что, увлекшись своими мыслями, я совершенно не обращала внимания на стрелку спидометра и превысила допустимую в черте города скорость в полтора раза. Поэтому каюсь — корыстным назвала его в сердцах, за что приношу ему искренние извинения.
Семена я чудом застала в редакции, о чем он заявил мне в довольно грубой форме по телефону, когда я позвонила ему из машины. Но едва я сообщила ему о цели своего звонка — он сменил гнев на милость и не только согласился на встречу, но и немедля отправился выписывать мне пропуск в редакцию.
По столичной привычке он сразу же перешел со мной на «ты»:
— Если не возражаешь, можем пообщаться в рюмочной. Я как раз туда собирался, когда ты позвонила, — честно признался он, лишь я переступила порог его редакционного кабинета.
— Нет проблем, — пожала я плечами и совершила поворот на месте на сто восемьдесят градусов, поскольку по его опухшей физиономии поняла: сохранять работоспособность ему удается исключительно благодаря постоянному присутствию в организме «зеленого змия». А зная некоторые подробности последних месяцев его жизни, не могла его за это осуждать.
Рюмочная, куда привел меня Семен, находилась в двух шагах от его редакции и ничем не отличалась от сотен аналогичных заведений Москвы, Тарасова или Таганрога.
И публика в нем была вполне для подобных мест традиционная. Улыбчиво-оживленные мужчины, коммуникабельность которых росла в прямом соответствии с количеством выпитого. А так как время было не слишком раннее, то в воздухе стоял уже устойчиво-монотонный гул голосов, сгущавший и без того плотный кисловато-прогорклый запах алкоголя.
Семен был здесь завсегдатаем. Раскланиваясь со знакомыми, летящей походкой он прошел через зал и одним жестом добился от печального юноши в белой куртке вожделенных ста грамм в двух экземплярах и пары бутербродов с соленой рыбой.
Поискав глазами свободный столик и не найдя такового, он обратился к печальному юноше с какими-то волшебными словами, и тот за пару минут расчистил нам территорию за столиком у окна.
Я с удивлением обнаружила, что вторые сто грамм предназначались для меня. Видимо, Семен не допускал мысли, что я могу отказаться от подобного угощения. Я не стала его разочаровывать и пригубила пластмассовый одноразовый стаканчик.
