Продолжала есть. Ни да ни нет.
Стасик взял свой кофе и сел за ее столик.
– Давайте познакомимся, – предложил Стасик.
Его не особенно заботило начало отношений. Он знал, что во всех случаях любые отношения скоро рассосутся сами собой. Все в этом мире конечно. Даже жизнь.
– Вы похожи на лемура, – сказал Стасик.
– Лямур – это любовь? – Она подняла глаза.
– Нет. Лемур – это зверек. По-моему, он ползает по деревьям. Меня зовут Станислав Владимирович.
– Я вас знаю. Вы Костин. У нас в театре идет ваша пьеса.
У Стасика действительно шла пьеса в детском театре.
– Вы актриса? – спросил он.
– Да. Травести.
– А кого вы играете в моей пьесе?
– Задние ноги лошади.
– Действительно? – удивился Стасик.
– Ну конечно. Мы играем лошадь вдвоем. Передние ноги у Захаровой.
– А кто играет голову?
– Захарова. У нее голова и ноги. А у меня ноги и хвост. Я стою под прямым углом.
– Когда-нибудь вы станете звездой и будете вспоминать, что играли хвост лошади.
– Я никогда не стану звездой. Я просто со временем уйду на пенсию.
– Тоже ничего страшного. Будете рассказывать внукам, что играли половину лошади.
– У меня не будет внуков, потому что у меня нет и не будет детей. Я просто состарюсь, если не умру раньше старости.
Поддерживать эту тему было бессмысленно.
– Хотите выпить? – спросил Стасик.
– Хочу.
– Шампанское?
– Водку. И горячую сардельку. А то я опьянею.
Стасик принес то и другое.
Выпили. Стало хорошо. Как-то спокойно.
– Как вас зовут? – спросил Стасик.
– Лариса. Лара.
– Красиво. Лучше, чем Лора. А меня Станислав, хотя я уже говорил.
– Стани2слав, – поправила Лара. – Это польское имя с ударением на «и».
– Красиво, – согласился Стасик. – В самом деле лучше.
Лара разрумянилась. В лице появились краски. Она оказалась даже хорошенькая, хотя Стасику подошла бы любая. Он любил женщин в принципе. Ему было с ними легко, с ними он был умнее, интереснее, как чеховский Гуров из «Дамы с собачкой». И женщинам Стасик нравился, потому что казался легкой добычей. Он был какой-то бесхозный. Ничей. Никому не принадлежал – ни душой, ни телом. Лиде он принадлежал своей совестью. Но ведь совесть – это не тело. Каждой женщине, с которой он пускался во флирт, хотелось его приватизировать, взять в собственность – тем более что Костин был человек известный, статусный и не бедный. Не Шекспир, конечно, но имя на слуху. Его пьесы шли по всей стране.
Появился Шубин. Он опоздал на сорок минут, что свинство. Стасик смутно догадывался, что у него с Шубой ничего хорошего не получится. Шуба – из другой стаи, где слово ничего не значит.
Шуба присел к столу. Не извинился за опоздание. Неодобрительно посмотрел на Лару. У Шубы были другие женщины – дорогие проститутки, красивые и алчные. А Лара – как уборщица. Поставила в угол швабру и присела к столу – растерянная, непородистая. Ну, да ладно.
– Будем говорить при ней? – уточнил Шубин.
– А почему бы и нет… – Стасику было неудобно за Шубу. Он вел себя так, будто Лара отсутствовала.
– Ну хорошо, – согласился Шубин. – Я подумал: будем делать из твоей истории мюзикл.
– Зачем? – удивился Стасик. У него была простая чеховская история, и при чем тут мюзикл – неясно.
– Должно быть два слоя: реальный и воображаемый. Тогда мы соберем кассу и отобьем все расходы.
– Тебе нужен другой сценарий, – сказал Стасик.
– Здесь главное не сценарий, а музыка и актриса. Здесь нужен композитор, как Исаак Дунаевский. У нас есть такие?
– Есть. Пахмутова. Гладков. А вот актриса. – Стасик показал на Лару.
Шубин ухмыльнулся скептически.
– Я сейчас приду, помою руки. – Лара вышла из-за стола.
– Зачем ей мыть руки? – удивился Стасик.
– В туалет пошла. Неужели непонятно? – объяснил Шубин и тут же без перехода подошел к главной теме: – Еще отдашь мне треть гонорара.
– За что? – не понял Стасик.
– За то, что я из твоей рукописи, из груды бумаги, сделаю фильм. Фильм – это смесь искусства с производством. Большая работа.
– Не понял. Мой сценарий напечатан в журнале «Искусство кино». Ты не принимал в нем никакого участия. Это исключительно моя работа.
– Тебе что, жалко? – удивился Шубин.
– При чем тут жалко? То, что ты предлагаешь, – несправедливо.
– Все режиссеры берут.
– Не все.
– Подумай сам: что тебе надо для написания сценария? Пачка бумаги, пишущая машинка и месяц времени, по три часа каждый день. А мне: год работы с утра до вечера, огромный коллектив, километры испорченных нервов и канистра крови, переведенная на воду.
– Ну ты же получаешь гонорар за режиссуру. Все эти канистры и километры хорошо оплачиваются.
– Ты тоже получишь шесть тысяч рублей, – сказал Шубин. – Отдашь мне две. Останется четыре. При этом тебе ничего не надо делать. Четыре тысячи – машина «Победа». «Победа» за ничегонеделанье.
– А шесть тысяч «Волга», – сказал Стасик.
– «Волга» хуже «Победы», бензина много жрет.
Подошла Лара. Села.
Шубин решил привлечь Лару к беседе:
– Вот мы тут спорим, что важнее – сценарий или режиссура?
– Конечно, сценарий, – сказала Лара. – В начале было слово.
– Кто сказал? – спросил Шубин. – Где это записано?
– В Библии, – ответила Лара.
Стасик удивился, что актриса детского театра знает Библию.
– Ну ладно, я пойду, – решил Шубин. – Так ты согласен?
– На что?
– На тридцать три процента.
– Ты же сказал треть.
– Сто процентов делим на три, будет тридцать три и три десятых.
Стасик подумал: «Победа» тоже хорошо, тем более за ничегонеделание, ведь сценарий уже был, а что касается фильма, то его можно не смотреть и на вопрос знакомых: «Тебе понравилось?», можно ответить: «А я не смотрел».
– Согласен, – ответил Стасик.
– Значит, договорились…
Шубин снял со стула свою курточку и ушел, одеваясь на ходу.
Стасик долго молчал. Думал: режиссер и сценарист – это общий вальс, общее чувство, это общий духовный ребенок. А здесь – торговля как в борделе. Тридцать процентов, тридцать три процента, тридцать три и три десятых процента…
