Удачно выбрать позицию на марковской «блошке» оказалось намного сложнее, чем воображал себе Павел. Он прибыл в десять часов, когда все места за прилавками были забиты. Встать на территории за оградой было решительно негде. Так как товара при Павле имелось немного (все умещалось в руках), он решил ходить по периметру торговых рядов, где покупателей, на его взгляд, было значительно больше.
— За чекушку! — обдавая душком перегарчика, дорогу перегородил персонаж и протянул Крючкову двадцатилитровую алюминиевую канистру. — Бери… она дутая… влезает больше заявленного, — прокомментировал алкоголик и смерил Павла воспаленными, налитыми кровью глазами.
— Мне не нужно, — поспешил отделаться от приставаки Крючков.
— За полтинник отдам. А не хошь, так за тридцатку, — какое-то время целеустремленный алкаш тащился за Павлом.
— Вась, чего ты пристал? Иди сюда, хрррр..! — крикнул вслед грязный хромой забулдыга с костылем.
— Не суй врубель не в свое дело, — оборотившись, зло огрызнулся алкаш и остановился, грязно ругаясь.
Павел шагал дальше. Озябший пенсионер в очках с толстыми линзами предложил ему выменять теплый шерстяной шарф на выжигательный аппарат.
— А это зачем? — полюбопытствовал Павел, беря в руки электронную плату с выходящими из нее переплетенными проводами.
— Не трогайте. Это для специалистов, — недовольно проговорил продавец и вновь погрузился в изучение фотографий выцветшего журнала Penthouse.
Павел уставился на игрушки. У его ног на целлофане расселись бесполые пупсы и дебелые, разодетые в яркие платьица куклы. Мысль о том, что советские дети находили удовольствие играть в такие игрушки, наполнила его меланхолией. Он вспомнил, что и сам был в таком экзальтированном состоянии, когда благодаря схематичному атрибуту можно представить себя кем угодно.
Крючков взял с прилавка пистолетик и, жалея, что нет пистонов, несколько раз нажал на курок.
— Вот так ходят, целый день ходят… щелк-щелк… Заняться нечем. Ходят и щелкают, — проговорила закутанная в нечто, напоминающее шкуру плюшевого леопарда, особа, непонятно с какой целью слоняющаяся за Крючковым.
— А не хотите ли выдающийся чемоданчик?! — гаркнул в ухо усатый детина, указывая на построенные рядком дипломаты, портфельчики, сумки, саквояжи, маленькие зековские чемоданы — «углы» — и большие дерматиновые чемоданы, в какие укладывались вещи счастливых детей, едущих отдыхать в пионерлагерь.
— Есть замечательный экземпляр. Портфель немецкий — трофейный. Отнят вместе с секретными документами у раздавленного танком Т-34 фашистского офицера. Документы в музейном архиве, а портфель с прилипшими лоскутами кишок погибшего фашиста в наличии имеется. Могу также предложить сундучок Билли Бойса и карту сокровищ. А то давайте махнемся на ваши часы?
— Я не меняюсь, я продаю, — заявил Павел.
— За сколько?
— За две тысячи рублей.
— Что вы этим хотите сказать, ужасно страшный человек? Здесь «Ролекс» за пятьсот рублей продается.
— Так он же ненастоящий.
— Ненастоящий — это когда сломанный. А он не сломанный. Время показывает не хуже вашего.
— Похожи на тыренные, — вмешался в разговор непонятно откуда нарисовавшийся лилипут с умным лицом. — Не стоит брать…
— Не хотите, так и не надо, — бросил с досадой Крючков.
Он пошел дальше. Наш герой уже понял, что продавцов у него на пути значительно больше, чем покупателей. А тот, кто и захочет приобрести его новомодный товар, никогда не решится заплатить «нормальную» цену. Все вокруг было дико. Блошиный рынок, живущий по своим, непонятным Крючкову порядкам, напоминал балаган, где сидят на ящиках и раскладных стульях какие-то престарелые клоуны. Зачем они тут сидят? Чего ждут? На что рассчитывают? Здесь не нужны перемены. Вся жизнь в этих старых вещах. Вся их любовь, привязанности и достижения в потерянном прошлом. Вот, например, предлагают штаны с пятнами «на будничный день» — жуткие, заношенные старым хрычом, кофейного цвета брюки. Неужели найдется безумец, который будет донашивать?!
— Продается исторический довоенный костыль.
— Почему довоенный?
— Потому что очень ржавый, — говорит продавец.
Вот какой-то подвыпивший ухарь с посиневшим от алкоголизма лицом растянул гармонь и оглушил резкостью звука, заиграл плясовую. Какая-то бабушка, бросив расставленный на полиэтилене сервиз, ахая, тяжело замахала руками, затопала вокруг гармониста и заорала:
— Не хватай меня за грудь,
Рука твоя холодная.
— Ах ты, мать твою ети,
Какая благородная!
Гармонист захрипел:
Пошла гулять
Бабушка Лукерья.
Впереди у ней фонарь,
Сзади батарея.
Вот бродяга предлагает болоньевую куртку. Пожилые женщины долго прицениваются, обсуждают, какого цвета куртка. Касторовая или каурая? Расторопный, похожий на Супер-Марио, мужичок в бархатной кепке с ушами покупает болоньевую куртку. А вещи Крючкова не пользуются популярностью. Вдобавок его затыркали бабушки, задергали назойливые бомжи, домогучие маклаки не давали проходу. Но Крючков не сдавался, бродил меж рядов, ища своего покупателя.
Неся перед собой плащ Calvin Klein, часы Seiko и почти новенькие элегантные туфли на тонкой подошве, Павел вышел за ограждение и поплелся вдоль железнодорожных путей по тропинке около бетонного забора, разрисованного яркими граффити. «Твоя голова — это вселенная» — гласила одна из надписей на заборе. Рядом с буквами была изображена голова человека с парадом планет, вылетающих из рассеченного черепа. Дальше следовало какое-то трудно читаемое сообщение и пальмовый остров, над которым болталось лучистое солнце.
Меж тем над головой у Крючкова сгрудились серые тучи. С территории Лианозовского электромеханического завода подул сильный ветер и притащил с собой запах жженой металлической стружки. Зарядил не то снег, не то дождь. Старьевщики заметались, укрывая товар. Крючков оказался под мостом, куда начала стекаться всевозможная публика.
Павел решился заговорить с пожилым человеком, который продавал книги. Это был высокий седовласый старик в капитанской фуражке. Засунув руки в карманы бушлата, он попыхивал трубкой.
— Вы давно здесь торгуете? — спросил Павел.
Старик посмотрел на Крючкова, как капитан океанского лайнера на пьяного матроса, выкатившегося из кабака.
— Третий год, — высокомерно заявил он, снова вложил в рот мундштук, глубоко затянулся и, выпустив кольцо пароходного дыма, нахмурился.
Крючков почувствовал непонятно откуда возникшую робость, но не отстал:
— Чего-нибудь покупают?
— Случается, покупают, — ответил старик. — А вы, что, книги не читаете?
Крючкову не дали ответить. Его перебил похожий на Шандыбина небритый гражданинв засаленной синтепоновой куртке.
