Линда отвернулась. «Вот ведь наглец», — подумала она. Мелькнула мысль встать и выйти, но таким театральным жестом она показала бы свою уязвимость, напомнила ему о других театральных жестах.
— Я обидел тебя. — К его чести, у него был виноватый вид.
— Нет, конечно, — солгала она.
— Тебе не нужен я или кто-то другой, чтобы ты знала себе цену.
— Действительно, не нужен.
— Ты прекрасно пишешь в любой форме.
Он и сам верил в этот комплимент. Даже не считал его комплиментом.
Еду принесли на таких больших тарелках, что на столе все пришлось переставлять. «Для чего вообще нужны такие огромные тарелки, — подумала Линда, — если они только уменьшают размеры самой еды: курица по-индонезийски у нее и лосось с отметинами от гриля у Томаса». Возвращаясь из бара с красными глазами, Роберт Сизек натолкнулся на стол, бокалы с водой и вином покачнулись. Линда видела скрытые, да и прямо направленные на них взгляды. Какое такое преимущественное право могла иметь Линда Фэллон на Томаса Джейнса?
Томас откусил немного лосося и вытер губы, безразличный к еде, и она поняла, что и в этом он не изменился: через полчаса не сможет и вспомнить, что ел.
— Ты по-прежнему католичка? — спросил он, глядя на треугольный вырез ее блузки цвета слоновой кости. Это была своего рода униформа — блузы из похожей на шелк ткани, узкие юбки. В отделениях ее чемодана лежали по три единицы каждого предмета. — Ты не носишь креста.
— Перестала носить много лет назад, — сказала она, не добавив: «Когда мой муж, знавший его смысл, попросил меня снять его». Она подняла свой бокал и выпила, слишком поздно осознав, что вино оставит на зубах пятна. — Католик — всегда католик. Даже бывший.
— Значит, было столько грехов. — Он задумался, возможно вспомнив о католических грехах. — Ты сейчас верующая?
— Только в самолетах, — быстро ответила она, и он рассмеялся. Он попытался съесть еще немного.
— А я немного верующий, — робко признался он, поразив ее своим признанием. — Священник матери жил у меня несколько дней, когда Билли умерла, хотя я почти не замечал его присутствия. Они очень помогают в таких ситуациях, правда? Мы теперь часто играем с ним в теннис, иногда я хожу на службу. Думаю, чтобы не оскорбить его чувств.
У нее перехватило дыхание и сдавило грудь. Это упоминание о личной трагедии прозвучало слишком преждевременно. Она снова слышала фразу: «Когда Билли умерла…»
Он продолжал:
— Кажется, я чувствую, что должен проявить какую-то благодарность. Хотя они, должно быть, знают, что в конечном счете это не помогает. В конечном счете, ничего не помогает. Разве что наркотики…
— Да.
Он наклонился к ней.
— С тобой такое случалось? Я думаю о том, что мы сделали, и не могу поверить, что были так жестоки.
Она не могла ему ответить. Он заплатил дороже, чем того заслуживал. А она? Чем она заплатила? У нее была любовь, и ее дети живы. Вопреки всему, она была вознаграждена. Какая в этом справедливость?
Линда положила вилку, не в состоянии даже притворяться, что ест. Она не была готова к подобному разговору и не могла продолжать, потому что не знала, сколько он способен вынести. Она решила не задавать никаких вопросов и вести себя в соответствии с поведением Томаса.
Массивные блюда заменили тарелками поменьше. Официант наполнил их бокалы.
— Письма все еще у тебя? — спросил он.
— Я их потеряла, — ответила она, почувствовав облегчение, оттого что разговор перешел на менее опасную тему. — Они высыпались из картонной коробки. Я смотрела из окна второго этажа дома, куда мы с мужем переезжали. Он нес эту коробку. У меня дыхание перехватило, когда он взял ее. Ему стало бы больно, если бы он увидел эти письма, хотя…
(«Хотя я много лет тебя не видела», — хотела она сказать.)
— Ни одному мужчине не понравилось бы узнать, что был кто-то другой, чьи письма хранят, — рассудительно произнес Томас.
— А потом, через несколько недель, когда я хотела найти их, писем уже не было. Нигде. Я пыталась спросить намеками, но он будто не понимал, о чем идет речь. Это осталось тайной. И по сегодняшний день я не знаю, что с ними случилось.
— Он их уничтожил, — просто сказал Томас.
Линда не могла представить себе такого, таких вот ухищрений. Винсент не умел быть двуличным. Тогда как они с Томасом были в этом виртуозами.
Гости уже откинулись на спинки стульев. Пища была съедена или проигнорирована. Зеркала на стенах отражали лица сидевших. Несколько невысоких мужчин в запачканных передниках сновали вокруг узкого стола, как танцоры. Благодаря отсутствию окон, за которыми мог лить дождь, обстановка становилась более интимной. Те, кто не нашел выхода своему красноречию, ожидали.
— Когда ты вышла замуж? — легко спросил Томас.
«Обсуждение прошлого всегда вызывает боль», — подумала она, хотя глупо было надеяться, что они смогут продолжать разговор без упоминания самого худшего, что было между ними.
— В семьдесят шестом, — ответила она.
— Двадцать четыре года назад.
Она кивнула и в этот миг знала, о чем он думает: о том, как она готовилась к свадьбе. О том, как она старалась побороть любовь к другому мужчине.
— И дети есть у тебя? — спросил он. — Думаю, я мог бы об этом догадаться.
— У меня двадцатитрехлетняя дочь и сын, которому двадцать два.
Ну вот, слава Богу: вспомнили и о детях.
Она видела, как Томас пытается совладать со своим лицом. Какое же это непостижимое горе, если оно способно пролиться слезами годы спустя.
— Как их зовут?
— Мария и Маркус.
— Мария и Маркус?..
— Бертоллини.
— Твой муж…
— Винсент, — сказала она, умолчав о том, что он уже умер.
— Вот как. Могу себе представить.
Она опять кивнула.
— Ты сейчас красиво одеваешься. — Томас не отрывал глаз от ее лица, хотя она знала, что он уже оценил ее.
— Спасибо, — проговорила она.
— Этой весной Билли исполнилось бы двенадцать, — обронил Томас.
Это имя было слишком печальным, слишком суровым. По напряженности его лица она видела, каких усилий оно ему стоило.
— Судно было насквозь пропитано водой и уже прогнило. На носу воняло. Было слышно, как Рич трахается в передней каюте… — Какое-то время он не мог продолжать. — Мы плыли в Мэн, — вымолвил он, уже лучше контролируя свой голос. — На судне был Рич со своей подружкой. И еще Джин, моя жена. — Он поднял глаза на Линду. — И наша дочь, Билли.
— Томас, прекрати, — спокойно сказала она. — Тебе не следует продолжать. Я читала о несчастном случае, когда это произошло. — Действительно, она очень хорошо помнила, как утром переворачивала страницы «Бостон глоб» (Винсент с «Таймс» сидел с другой стороны стола; ее рука была липкой от желе, вспомнила она) и слова «УТОНУЛА», «ДОЧЬ» и «ТОМАСА ДЖЕЙНСА», написанные такими невозможно кричащими большими буквами, содержались все в одном заголовке, как Винсент тотчас же отложил свою газету, спросив: «Линда, в чем дело?»
