– Аля?
Я обернулась. На пороге ангара стоял Р.И. За год он сильно изменился. Я поняла, что не помню его. Что все это время я думала о каком-то одном человеке, а теперь увидела перед собой совсем другого. Может быть, дело было в седой щетине на скулах; или в тусклом солнце, освещавшем промзону как-то искоса, неохотно.
– Я вам книги привезла, – сказала я и подняла пакеты над головой.
Мы сидели на автомобильных шинах, пили чай и непрерывно улыбались друг другу. Пакетик чая оказался последним, так что чай почти не имел цвета. Вместо печенья я закусывала его куском сахара.
– Я побывал за Уралом, – рассказывал Р.И. – В самой настоящей тайге… Вечерами там стояло такое красноречивое молчание…
Что говорила ему я – не помню. Помню только, как во время нашей недолгой беседы ни о чем счастье просачивалось в мое засохшее сердце, и оно размокало, делалось живым, и мир будто протирали тряпочкой, и все кругом становилось живее, ярче и моложе.
– Спасибо, что пришла, – сказал Р.И. и подал мне руку.
Вышка и мост
Хабанеру Хагаеву опять разбудило что-то зверское. Может, это вертолет с бензопилой аккуратно срезал верхушки тополей во дворе. Или это трактор со скрежетом палил по окнам соседей. Каждое утро что-то зверское будит Хабанеру, а выглянешь на улицу – тишь, гладь да Божья благодать.
Спустя полтора часа Хабанера подходит по асфальтовому полю к банку, где она работает начальником дилингового отдела. Шумят старые пыльные тополя. Широкий проспект выводит вверх, на мост через Неву, а слева от моста, окруженная снизу кустами, упирается в небо серая вышка телебашни.
Хабанера садится за компьютер боком к окну. В окно ей видно Неву и набережную, стоянку и бизнес-центр, заводы и церкви, крыши и тучи, вышку и мост. В углу, противоположном окну, на кронштейне подвешен телевизор. Экран поделен на четыре части. Преобладающие цвета: красный, зеленый, рыжий и черный. Алан Гринспен. Долларов за баррель. Минутки банка Англии. Кроме Хабанеры в комнате еще девять человек, три стажера и Дашка-переводчица. Всего их, стало быть, четырнадцать. Кроме Дашки-переводчицы, все торгуют валютами и индексами.
Дашка-переводчица переводит деньги.
Дашка-переводчица знает пять языков, однако финансовых терминов не признает вообще, а к слову «захеджировать» относится столь же подозрительно, как бородатый боярин петровских времен – к слову «бейдевинд». В первый же день она возникла у Хабанеры за спиной:
– Скажите, как будет по-русски «zero-coupon bonds»?
– Так и будет, – сказала Хабанера. – Бонды с зеро-купоном.
Прилизанная туповатая Дашка с густой челкой и розовыми щечками, Дашка, которой уже восемнадцать, но которая выглядит на пять лет моложе.
– Хабанера! – торжественно. – Принтер… он не работает.
Хабанера злится. Знаем мы, зачем тебе принтер. И вообще, зачем ты тут сидишь. Чтобы каждый месяц получать в бухгалтерии триста долларов. А еще тут бесплатный Интернет с сайтом ордена францисканцев. И принтер, который сейчас будет распечатывать твои творения.
Идиотка. Приходит раньше всех, бродит по кабинету, как броуновская молекула, и распевает свои францисканские гимны:
– Ангелы в ночи святой – все лику-у-ют пред тобой. Пастухи и ка-а-ра-ли, ка-ам-ни, звери и цветы, ка-ам-ни, звери и цветы…
Из принтера лезут во все стороны теплые листки. Хабанера берет один сверху. Кажется, Дашка попалась.
– Примас Потоцкий, – издевательским голосом читает Хабанера. – Роман из жизни средневековой Польши!..
Дашка, вся красная, плюхается на свое место и начинает снова стучать по клавишам. Как дождик, сначала редко и задумчиво, а потом часто-часто, а потом единым слитным потоком.
Стажеры препираются:
– Сколько времени?
– Сейчас четыре утра по Гринвичу.
– Нет, шесть.
– А почему у меня в программе восемь, а на компьютере – десять пятнадцать?
– Потому что у нас на компьютерах часы спешат на пятнадцать минут, а время внутри программы вообще непонятно какое.
– То есть новости будут через два часа?
– Почему через два?
– В двенадцать тридцать?
– Да нет!! Не в двенадцать, а в шестнадцать тридцать!!!
– По Нью-Йорку?..
Дашка-переводчица (одна бретелька съехала с худого плеча) останавливается у компьютера Хабанеры и блаженно бормочет:
– Совокупились… совокуплялись… Разве так можно?
– Кто совокуплялся?
– Два акционерных общества? Так можно?
– Лучше «сливались», – отрезает Хабанера.
– Нет! – отвергает Дашка. – Понимаете, их обоих купил один и тот же человек. Значит, он их совокупил. Значит, они совокупились! Правильно?
Дашка-переводчица взмахивает рукой: семь тоненьких золотых браслетов звякают, – чен-н-нь – опрокинута на ковер ваза с цветами, гнилая вода разливается.
– Иди и работай, – резко говорит Хабанера. – Не мешай мне.
Хабанера с сигаретой в зубах у окна в коридоре, в жидких лучах солнца. Из окна бьет жаркий бархатный ветер. Вымерший двор сияет на жаре, не колышутся перекрученные старые тополя. В широком окне видно вышку и мост, железные крыши заводов, вдали поблескивает залив.
Сзади кто-то появляется. Хабанера поворачивается. Видит мужика… парня. Одет в майку с видом Нью-Йорка, на которой все небоскребы целы. Волосатые ноги в мятых широких шортах до колен и старых потрепанных кедах. Лицо – некрасивое и неправильное, как будто его долго мяли, обдумывая, а потом со зла хрястнули, но в середку не попали.
Густые волосы лежать не желают, разваливаясь, как лес с просекой, а во лбу справа имеется вмятина.
Нет, даже не вмятина, а пробоина.
Видимо, некогда ему снесло полчерепа и удалось собрать только часть осколков.
– Привет, amigo, – говорит он. – Я – Пальяныч, новый сисадмин. А тебя как зовут?
– Хабанера, – несколько возмущенно представляется Хабанера.
– Не обижайся, – предупредительно улыбается Пальяныч. – Я всем «ты» говорю. Но я очень хороший специалист, – Пальяныч поднимает кривой палец. – Очень хороший. Вот смотри, Хабанера. У тебя есть какие-нибудь пожелания по работе системы?
– Нет, – Хабанера глядит в окно, стоя к Пальянычу в три четверти оборота. Почти задом.
– Врешь, – радостно смеется Пальяныч. – У тебя есть пожелания. Ты бы хотела работать от электрической розетки и круглые сутки. Угадал?
Пальяныч улыбается; выглядит это жутковато. Чудовищно несимметричное лицо – одна бровь на два сантиметра выше другой, верхняя челюсть не приходится на нижнюю, переносица имеет в плане прямой угол. Весь мятый и потрепанный, в майке и жеваном песочном пиджаке, перепачканном чем-то вроде мела и мазута.
