— Ну, будет вам причитать, господин китаец. Не плачьте так горько. Не стану я кричать в городе. Успокойтесь.
Тут же последовал облегченный вздох китайца, а затем звук шагов «шлеп-шлеп». Китаец взвалил поклажу на спину, отчего бумажные коробочки с лекарствами стукнулись друг о друга боками.
— Эй, кто тут? Кто тут со мной разговаривал? — спросил леший и тут же услышал ответ.
— Это я с тобой говорил. Продолжим же нашу беседу. Раз ты попался у рыбной лавки, то, наверное, знаешь, почем нынче одна тушка окуня, сколько плавников акулы можно купить на десять таэлей.
[19]
— Такого товара в лавке не было. Зато там были осьминоги. Какие красивые у них щупальца!
— Осьминоги, говоришь. Я тоже очень люблю осьминогов.
— Думаю, нет человека, который не любил бы осьминогов. А те, кто не любит их, все сплошь негодяи!
— Верно говоришь. Потому что осьминоги — самые прекрасные создания в целом свете!
— Согласен. А ты откуда будешь?
— Я-то? Из Шанхая.
— Выходит, ты тоже китаец? Вот незадача… Выходит, из китайцев тоже делают лекарство, и китайцы же им и торгуют! Вот негодяи!
— Это не так. Только бродяги, вроде нашего Чина скверные люди, а вообще китайцы — очень достойный народ. Мы же потомки великого Учителя — Конфуция.
— Так ты говоришь, нашего подонка зовут Чин?
— Ну да. Ох, как жарко, хоть бы крышку открыл!
— Да уж. Эй, Чин-сан! Душно нам. Дайте хоть чуть-чуть воздуха глотнуть!
— Подозьдете, — ответил снаружи Чин.
— Если не откроете крышку, мы тут совсем спаримся. Вам же убыток будет.
— Дальсе легсе будет, потельпите, — нервно откликнулся Чин.
— Не можем мы больше терпеть, мы же не для собственного удовольствия здесь преем! Сам прей, если хочешь! Давай, открывай крышку, да поживее!
— Ну, есё двадцать минут.
— Ну ладно. Топай тогда поживее! Что с тобой сделаешь… Ты там один?
— Нет, здесь много людей. И все плачут.
— Жалко их. Чин — дрянь-человек. Теперь нас, поди, уже и не расколдовать обратно?
— Почему же? Тебя-то еще можно. Ты ведь пока не до конца превратились в «рокусинган». Если проглотишь пилюлю, снова станешь тем, кем был. Там, рядом с тобой, лежит бутылочка с черными пилюлями.
— Отлично! Сейчас выпью, нечего откладывать! Ну, а вы что же?
— Нам уже поздно. Ты сначала выпей и верни себе прежний облик. А потом не забудь и про нас. Нас нужно положить в воду и хорошенько помять, потереть. Тогда и мы сможем выпить пилюли и тоже станем людьми!
— Положитесь на меня. Я всех вас спасу. Ага, вот они, пилюли! А вот бутылочка с жидкостью, от которой человек превращается в «рокусинган». Но Чин-то пил вместе со мной. Почему же он не превратился в «рокусинган»?
— Потому что принял пилюлю.
— Ага, понятно. А если Чин съест только пилюлю? Интересно, что с ним тогда будет? Он же пока ни во что не превращался…
И тут снаружи послышался голос Чина:
— Китайськие ткани, китайськие ткани… Плодаю китайськиеснадобья!
— Опять за свое взялся, — заметил леший, и тут вдруг крышка сундучка распахнулась, и стало нестерпимо светло.
Щурясь, леший выглянул наружу и увидел коротко стриженую девочку. Она доверчиво стояла перед торговцем.
А Чин уже и пилюлю ко рту поднес, и стаканчик своим зельем наполнил — и говорит:
— Вот, выпей. Дольго зить будись! Пей зе, пей!
— Ну, опять началось, — проворчал кто-то в сундуке.
— Пиво пить, тяй пить, а яд — не пить… Выпей. И я выпью.
В этот момент леший тихонько проглотил пилюлю. И тут раздался страшный хруст — «хрясь-хрясь-хрясь-хрясь».
К лешему вернулся его прежний вид, красные волосы и прекрасное тело. А Чин собрался было проглотить пилюлю вместе с лекарством, да от удивления пролил свое зелье и проглотил одну только пилюлю. И тут — о, ужас! — голова китайца вытянулась, как дыня, и сам он стал расти вверх — все выше и выше. С жутким криком он попытался вцепиться в лешего. Но леший превратился в шар и попробовал откатиться подальше. Но, как ни старался, никак не смог сдвинуться с места. И тут кто-то вцепился ему в спину.
— На помощь! — заорал леший.
И открыл глаза. Оказалось, что все это ему только снилось.
Блестящие облака бежали по небу, сухая теплая трава сладостно благоухала.
Какое-то время леший сидел с задумчивым видом, затем посмотрел на блестящие перья фазана. Вспомнил, что бумажные коробочки нужно окунуть в воду и хорошенько помять… Потом лениво зевнул.
— Вот ведь дрянь какая приснилась… Все там, во сне, и осталось. Какое мне дело до Чина и его волшебного зелья?
И он зевнул еще раз.
НОЧЬ В ДУБОВОМ ЛЕСУ
Солнце село, солнце село, — приговаривал Сэйсаку, споро утрамбовывая землю вокруг ростков проса. Между тем медное солнце опустилось за южные горы, окрасившиеся ультрамариновой синевой, на поля снизошла удивительная печаль. Со стволов берез, казалось, посыпалась едва видимая пыльца…
Вдруг со стороны дубового леса донеслась чудная песенка — странная и немелодичная.
— Ярко-желтая шапка, цвет куркумы, кан-кара-кан-но-ан.
Сэйсаку так удивился, что даже мотыгу свою отбросил и побежал на голос, тихонько-тихонько, стараясь не особенно топотать.
Когда он достиг опушки дубового леса, кто-то схватил его за шею. Он испуганно, обернулся. Перед ним стоял человек необычайно высокого роста с пронзительными глазами, в красной турецкой феске, странном мешковатом пальто мышиного цвета и ботинках. Это был художник, и он был очень зол.
— Ты кто такой? Что тебе здесь нужно? Что ты тут вынюхиваешь, подкрадываешься, как мышь? Ну, что скажешь в свое оправдание?
Сэйсаку нечего было сказать в свое оправдание, и он решил так: если уж он совсем разозлится, можно и поругаться. Но тут он взглянул на небо и завопил что есть мочи:
— Ярко-красная шапка, кан-кара-кан-но-кан!
Тут художник выпустил Сэйсаку и расхохотался. Смех у него тоже был странный, похожий на лай, так что разнесся он по всему лесу.
— Молодец! Просто молодец! Прогуляемся по лесу? Слушай, мы ведь толком и не поздоровались. Давай сначала я. Добрый вечер, нынче вечером мелкие тени разбросаны по полям. Вот такое у меня приветствие. Понятно тебе? Ну, теперь твоя очередь. Кхе, кхе, — засмеялся художник, и лицо у него снова приняло неприязненное выражение. С высоты своего роста он пренебрежительно окинул взглядом Сэйсаку.
