На следующий день она пошла в парикмахерскую и срезала волосы. Худая и стриженная под мальчика она явно нравилась Егору, но нервозность, сквозившая в ее жестах и словах, настораживала его. Ну не время было, повторял он, не время, неужели она не понимала? Он все сделал, обо всем договорился и все оплатил. От нее требовалось только приехать в назначенный час и отдаться в руки врачей и сиделок. Только Нина тоже не поняла, почему тогда ребенок не вписался в их жизненные планы. Почему оказалось так легко и просто распорядиться чужой жизнью и ее телом…
Нина проснулась в настоящем, в своей квартире. Открыла глаза. Несколько секунд ничего не могла понять. Однако вскоре окна, стены и двери прокрутились и заняли свои места. Она вспомнила, где и почему находится, и сняла с пальца кольцо. У нее больше не оставалось сомнений. Это была не ссора, не недоразумение, не конфликт, затянувшийся во времени. Это был конец.
Она проспала почти двое суток. За это время в холодильнике испортилось то немногое, что там было и, очнувшись, Нина поволоклась на улицу. Ближайший магазин был за углом. Паршивенький, словно застрявший в советском прошлом продовольственный. Все, что она обычно приносила оттуда, было невкусным и как будто немного несвежим, но сил идти в дальний рейс за колбасой у Нины не было.
Выйдя из дома, она вдруг занервничала. На ней не было-то всего тонкого кольца — детальки, мелочи, пустяка, а казалось, что она, как во сне, на площади, одна и без одежды. Голый палец мерз, ему было стыдно. Она вся превратилась в одну большую больную руку. И все смотрели на нее. Это было невыносимо. Одна сила норовила спрятать ладонь, засунуть поглубже в карман, подальше от чужих глаз, другая тянула ее на свет, на всеобщее обозрение. Со стороны Нина напоминала взбесившуюся марионетку.
Пряча руки и глаза от молоденькой казашки-продавщицы, она поспешно набрала в магазине какой-то еды и выскочила на улицу. Она уже подходила к дому, когда ее нагнала компания молодых артистов. Они явно занимались где-то неподалеку. Блуждая по окрестностям, она иногда встречала экстравагантных подростков с томными глазами и манерами. Сейчас они шли в сторону метро, жевали пирожки и жадно запивали их соком, на ходу передавая пакет друг другу. Они что-то изображали: одна девочка вдруг вскрикнула, вскинула голову, стиснула руки на груди, закатила глаза и рухнула на колени. Все, включая Нину, остановились, наблюдая за развитием событий. Девушка делала вид, что срывает с себя драгоценности: вынимала серьги из ушей, выпутывала диадему из волос, рвала ожерелья с шеи и браслеты с запястий и в замедленной экспозиции швыряла все это под ноги одному из мальчиков. Настала очередь кольца. Она с трудом стянула его с пальца, помедлила, затем в отчаянном прощальном жесте прильнула к нему губами и с размаху бросила в надменное лицо. Он оставался совершенно спокоен. Передал пакет сока товарищу, стряхнул с рукава крошки и тоже медленно, как в рапиде, замахнулся. Его ладонь приблизилась к щеке девушки, от удара содрогнулась кожа, голова дернулась в сторону, она обмякла и так же медленно повалилась на бок на дорогу.
Нина сморгнула. Компания хохотала, девушке протягивали руки, помогали встать и отряхнуться. Мальчик обнял ее за плечи, поцеловал, и все направились своей дорогой. Оживленный разговор перемежался взрывами хохота. Некоторое время Нина тенью шла за ними следом. Внезапно девушка обернулась и уставилась прямо на нее. Холодный, враждебный взгляд. Нина словно споткнулась и встала. Но уже спустя мгновение наваждение отпустило, девушка отвернулась, и компания скрылась за поворотом, а Нина со своими мятыми помидорами в пакете и голым пальцем в кармане осталась в одиночестве стоять посреди улицы.
— Че торчишь, ни пройти, ни проехать? — донеслось до нее злобное клокотание.
Тетка с сумкой на колесах пыталась обойти замерзшую лужу и норовила столкнуть с дороги Нину, загородившую ей проход.
— Пошла к черту, ведьма, — неожиданно спокойно и отчетливо произнесла Нина.
Старуха, словно узнав свою, с уважением кивнула, смолчала и прошла стороной. Нина вернулась домой.
Кольцо лежало на подоконнике. Она постояла, рассматривая его, затем надела на палец. И словно по волшебству прежний мир вернулся на место. Запели птицы, сердце успокоилось, к щекам прилила кровь. Нина поймала свое отражение в окне. Немного странная улыбка женщины, тронувшейся рассудком. Нина оскалилась. Из стекла на нее глянули с обидой. Она вздохнула и опять сняла с пальца то ли заветное, то ли проклятое кольцо.
И пошел снег.
* * *
Снег, хотя это казалось невозможным, посыпал еще гуще. Дороги затопило густым грязным месивом, и в нем завязли все, и бентли, и КамАЗы. Звуки стали тише, краски жиже, и говорящие по телефону повышали голос до крика, казалось, весь город слегка ослеп и оглох.
Егор медленно продвигался в сторону павильонов. Машин было немного, видимо, напуганные непогодой водители остались дома в своих занесенных снегом многоэтажках. Дворники безостановочно елозили по лобовому стеклу, и Егору приходилось делать усилие, чтобы сосредоточиться на дороге. Он не выспался, дремота не отпускала, он с бóльшим удовольствием остался бы валяться на теплых простынях и дальше, но его ждали в павильонах. Помощник был несколько сбит с толку, начинались съемки танцевального шоу, и одна за другой всплывали неожиданные проблемы и непредвиденные сложности.
Он понял, что усиливало чувство сонливости. В машине тихо играл джаз, и легкомысленные пассажи, казалось, расслабляли самые глубокие мышцы воли. Егор переключил станцию, прислушался и сделал звук погромче. В новостях передавали, что в ближнем пригороде жители деревни Л. вышли протестовать против вырубки дубовой рощи, расположенной по соседству. На ее месте собирались поставить то ли коттеджный поселок, то ли таунхаусы, в любом случае, как обычно, дело было мутное и очевидно безнадежное.
В эту дубовую рощу Егор и Нина отправились в тот день, когда забрали от мастера свои кольца. Туда еще надо было добраться по безнадежным городским пробкам, но им повезло. Они проскочили все заторы и припарковали машину на обочине. Мало кто знал, что в стороне от дороги за жидким подшерстком леса стоял строй мощных столетних дубов.
Бабушка в детстве часто привозила сюда Егора, ставила свой раскладной, похожий на режиссерский, стул в стороне и погружалась в чтение. Он был предоставлен сам себе в границах дубового острова. Это был мир мха, букашек, шершавой грубой древесной коры, просветов солнца в листве, запахов, звуков, поскрипываний, прищелкиваний, свиста и щебета. Егор часами проводил здесь время, и угнетающий тяжелый город словно растворялся в небытии. Тихо жужжали насекомые, и казалось, момент здесь длится вечность. Позже он показал это место Нине. Понятное дело, она влюбилась в него без памяти, часто приезжала сюда одна, полежать, побродить, помечтать, подумать. Жаль, ничего стоящего так и не надумала.
В тот день они надели друг другу кольца под одобрительный, как им казалось, шум дубовых крон и стояли, обнявшись, в густой тени. Им устроили настоящий салют: на плечи и головы сыпались веселые осенние желуди. Щелкали по носу и щекам. Они оставались в роще так долго, что, казалось, еще немного, и трава прорастет сквозь них, роса выступит на щеках, тяжелыми теплыми гирьками зажужжат в волосах шмели. Они не проронили ни слова. Счастье молчаливо. Прошла вечность, пока к ним не вернулось ощущение времени и пространства. Они никогда не говорили об этом, но именно там, посреди дубов, они стали мужем и женой.
