— Меня зовут Том Гейц. Вы извините, что я с вами тогда так круто обошелся, но этого требовал сценарий, вы же понимаете. Вот, — протянул он конверт и фляжку скотча, — в качестве компенсации.
Я молча, стиснув зубы, взял фляжку и конверт и забросил их в рюкзак. Однако Том Гейц не пожелал мне доброго пути, а посмотрел на меня с виноватой вымогающей что-то улыбочкой.
— Что еще? — спросил я холодно.
Он вытащил из-за спины планшетку с бумагой и подал мне ручку.
— Подпишите, пожалуйста, согласие на использование записи с вашим участием.
Я подумал послать его, но потом решил, что пусть знают нашего брата, и подписал бумагу. Он козырнул, лучезарно улыбнулся и очень довольный вприпрыжку убежал к съемочной группе.
А я поехал через широкую площадь паркинга к шоссе. Перед шоссе я остановился и достал из рюкзака конверт. В нем было всего пять фунтов. Вместо пяти миллионов.
Почти на полпути между Лондоном и домом мистера Тутая дорога подбежала к рельсам, и начался угрюмый фабричный пустырь с целыми горами строительного мусора и шлака под облезлыми стенами гаражей и цехов. Возле опрокинутой набок ржавой вагонетки сидел пес, выкусывая из хвоста репейник, а рядом его серый шлаковый старик в ватном плаще, такой же лохматый, как пес. Сидя на канистре, старик жевал хлеб с зеленым луком. На дне опрокинутой вагонетки было надписано: «Голосуйте за Гэндальфа Серого».
Когда я крутил педали совсем близко от этого самого Гэндальфа, старик поднял на меня мудрый взгляд, досадно помотал головой и заметил по-русски:
— Из-за таких, как ты, коммунизм не построили.
Я остановился и улыбнулся неожиданному земляку. Пес не счел меня достаточно важным, чтобы отвлечься от колючек в своем хвосте, да и старик сразу же погрузился в себя и продолжил жевать свой нехитрый бутерброд. Я, обалдевая, покатил дальше, думая о том, что не мог же старик уже видеть телепередачу с моим участием. К чему же это он тогда?
— Ну и денек, — сказал я самому себе, покачал головой, и мне наконец-то стало самому немного весело.
Фабричная мерзость кончилась, и пошел уютный холмистый пейзаж. Разогнавшись с горы, я с грохотом перелетел деревянный мост между почерневшей каменной мельницей и мшистыми руинами сторожевой башни и за холмом на склоне горы под вербами увидел темно-зеленую крышу нужного мне дома.
— Здравствуйте, мистер Стэнли! — прокричал я на лету. Он со стариковской обстоятельностью причесывал граблями только что подстриженную траву.
Велосипед мой почти не тормозил, и я пронесся мимо. Когда метров через пятьдесят мне удалось затормозить, я спешился и, ведя велик за рога, пошел обратно пешком.
— Катаетесь, Александр Васильевич? — раздельно выговорил он и, вздохнув, улыбнулся.
— Да вот, решил заглянуть к вам, — заводя велик в огород, согласился я.
Он бросил грабли, и мы пошли в дом. По дороге я нарисовал ему картину со стариком и собакой. Он снисходительно хмыкнул, и мне показалось, что он не поверил.
— Честное слово, так мне и сказал! — добавил я, и он еще выразительней хмыкнул.
О телевидении я решил, что нет смысла заикаться.
— Мы, как вы догадались, опять поссорились, — грустно сказал я, запихивая бекон в разогретую лепешку. — Я могу у вас сегодня переночевать?
— Если вашей семье это пойдет на пользу, — пожал плечами старина Тутай.
— Думаю, что нам нужно немного времени, чтобы остыть.
— Ну что ж, — развел он руками.
Он всегда обращался ко мне то на «ты», то на «вы» не потому, что не знал, как лучше, а в зависимости от ситуации. Знаете, такая преподавательская привычка. Когда мы только перебрались в Лондон, он давал моей жене бесплатные уроки английского, и тогда это нас очень выручило. Сам я с детства свободно говорю по-английски, так как с трех до семи лет я прожил с родителями в Норфолке, штат Небраска. Польский пришлось выучить по семейным обстоятельствам.
— Может, хочешь поехать со мной на ужин к тетке? — спросил мистер Тутай, очевидно заметив, как я шарю голодными глазами по его кухне.
— А дадите мне порулить? — как бы проверяя его на прочность, спросил я.
Он опять бессильно развел руками, и мы пошли в гараж, где прятался его старый праворукий «Мини». Мы с женой называли этот оксфордский «Запорожец» тутаймобилем. А его хозяина она называла Англиком.
Стэнли Тутай — убежденный холостяк, преподаватель английской литературы в местном колледже, всегда взъерошенный и сутулый, с семенящей стариковской походочкой. Он добрейшей души человек, но, мне кажется, совершенно безнадежный педагог — один из тех, на уроках которого покатывается вся школа и о котором ходят дурацкие анекдоты даже среди коллег в учительской. Одна из таких историй дошла даже до меня, хотя я не имею никакого отношения к его профессиональной деятельности. Как-то раз в колледже во время вялотекущего ремонта убрали кабинки в туалете, и унитазы там оказались совершенно открыто стоящими дружно в ряд. Естественно, что для британского тинейджера это не помеха, а только лишний повод для демонстрации своей беспринципности. Да и молодой коммуникабельный препод без тени стеснения усядется на такой открытый всем ветрам унитаз, весело пердя и подмигивая офигевающим отличникам. Однако для мистера Тутая это стало нестерпимым испытанием. Поэтому пытливые головы сразу же задались вопросом: а как со всем этим безобразием справляется наш старосветский господин Тутай? И вскоре обнаружилось, что бесконечно вежливый и обходительный преподаватель литературы приспособил для своих нужд ребристый тропический цветок, мирно произраставший в углу его аудитории. Вскоре записанная на видео церемония удобрения школьной пальмы преподавателем появилась в Интернете, и над ней угорал весь гугловский мир. Запись была такого низкого разрешения, что я сам едва распознал на ней своего старого приятеля, но все-таки это точно был он. Вот литературовед заканчивает урок поэтической фразой из Шелли, застывает у доски, как бы провожая сказанное в заоблачную даль, потом резко опускается с небес на землю, хлопает в ладоши и отпускает аудиторию. Задумчиво потирая подбородок, он дожидается, пока все покинут его класс, потом, затейливо осмотревшись, запирает дверь на ключ и на цыпочках подходит к заветной кадке с цветком и долго, блаженно откидывая голову, мочится. Закончив, как умница загребает земельку предусмотренной садовой лопаткой и, победно разминая пальцы, возвращается к преподавательской деятельности.
Мы вышли на улицу. На дворе пахло дождем и свежескошенной травой. Мистер Тутай заворчал, жалуясь на свой кочковатый газон, превратившийся после дождя в участок доисторических топей. Пока он ворчал, словно в насмешку над ним, снова припустил дождик, и мы вернулись за куртками, прежде чем выгонять тутаймобиль. И вот, когда мы наблюдали торжественно-медленный подъем ребристой металлической шторы его гаража, по мне вдруг прокатился холодок нехорошего предчувствия — зловещий сигнал к тревоге. Это было одно из тех откровений, которые приходят прежде, чем что-то успеваешь понять головой или даже прежде чем это успевает начаться в жизни. «Да ведь это же конец! — с неотвратимостью удара после долгого падения осознал я. — Мы расстаемся с ней навсегда, и как раньше уже не будет».
