— Говори со мной по-французски, милый, — попросила она.
— Э… Дит, сильвупле, комбьен?
[1]
— Идиот! Говори, говори, говори…
И мысли о жене и о СПИДе с холодком провалились куда-то под ложечку, и я почувствовал ядовитую сладость, словно религиозного отречения. Впитал ее соки и злобно отдал ей свои, и растворился, и покорился, и душу свою потерял, и еще тысяча других «и»…
Я очнулся, словно приземлился в полуденном раю, в котором наступила осень и в котором я уже был чужим. Та, которая погубила меня, блаженно посапывая с подрагивающими выпуклыми веками, витала среди своих готических предков на цветущих галльских холмах. Она казалась мне бледной, какой-то плотской, с отсутствием всякой личности и совершенно чужой. Казалась погибшим ангелом, умершим и тут же воплотившимся. Я прижался к ее животу, и она жалостно запротестовала, бормоча по-французски «Нэсэ па, мадам», очевидно думая, что это няня будит ее.
— Я люблю тебя, — вслух сказал я.
Она озадаченно уставилась в потолок.
— Дурак, что ли?!
— Выходит на то.
— Сколько времени?
— Шесть. Тебе снились древние галлы?
— Мне снилась сохнущая сперма во рту, — сказала она, сморщившись, побегала глазами из стороны в сторону и неуклюже потянулась за стаканом воды. Я услышал, как глотки звучно протиснулись через ее горло, и понял, что этим утром романтики не жди.
— Поехали на работу, — сказала она хрипловатым спросонья голосом. — Здесь далеко станция?
— Сначала перекусить бы.
— Мы зачем вчера трахались?
— Я думал тебя спросить.
Она резко встала, голая, начала с деловитостью домработницы собирать элементы своей одежды по всей комнате. И зачем такие волшебные ноги какой-то офисной дурочке? Но, в конце концов, лучше она, чем та рыжая стерва, которую я совращал во сне мороженым сутки тому назад.
— Вставай! — сказала она с бесчеловечностью жены и бросила в меня моими трусами.
— Не хочу.
— Что такое? Мы обиделись?
— Нет.
— Вставай! — повторила она еще бесчеловечней, сдернула с меня одеяло и опешила, уставившись на меня.
— Стоит, — выдохнула она и глупенько гоготнула. — А ты знаешь, Алекс, он намного послушнее тебя.
Я почувствовал себя как в тупом сериале со смехом за кадром, развел руками, вздохнул и встал, спеша закамуфлировать самочинного проказника. Потом мы молча и зябко ели сырные тосты, запивая кофе с молоком, и я поражался тому, какая же она все-таки простая и предсказуемая, хоть и смышленая. И совсем не важно, что она француженка. Прежде всего, потому что это ничего не значит для нее самой.
— Поехали! — вскочила она.
— А ты меня поцелуешь?
— Нет.
— Тогда я не поеду.
— Отлично. Я поеду сама.
Она шумно отодвинула стул, пружинисто проскрипела по полу кроссовками, которые почему-то надела к завтраку, и стремительно покинула дом, оставив меня одного. Тутай спал, да и чем он мог мне помочь? Мне стало стыдно и вместе с тем горестно и жалко себя.
Еще долго я сидел, уставившись на тостер, потом очнулся и вежливо спросил, как идут дела.
— Я еще не остыл, и много старых крошек скопилось в моей душе…
Потом я вышел в темный коридор, где стоял большой ларь, прикрытый ковриком так, чтобы на него можно было садиться, завязывая шнурки. Я как можно тише открыл его и обнаружил, что внутри целая гора бесконечно старых разбитых и затвердевших башмаков. Запахло пыльной обувью, гуталином и футбольным мячом. Я опустил неожиданно легкую крышку, и на ней предательски лязгнул затвор.
— Интересно, зачем ему столько старой ненужной обуви? — беспечно подумал я вслух и услышал откуда-то с потолка:
— Я никогда не выбрасываю изношенные, но не развалившиеся ботинки, потому что они мои верные друзья.
Стэнли появился на приставной лестнице из квадратного отверстия в потолке, и я понял, что он встал раньше нас и очень по-английски не посчитал нужным поставить нас об этом в известность.
— Ну как, позавтракали?
— Отлично, — отмахнулся я и указал на сундук: — А вы такой же старый фетишист, как и я.
— Но в отличие от вас у меня еще много странностей, — гордо признался он. — Вы слышали, как я разговариваю сам с собой? Я этого почти не замечаю, но знаю, что делаю это всегда, когда остаюсь в комнате один. И вы, конечно, знаете, это второй признак того, что у человека что-то не так в голове.
— А первый?
— Когда начинают искать волосы на ладонях.
Я машинально проверил ладони и понял, что он меня подловил. Он засмеялся и хлопнул меня по плечу:
— Вот видите, мы с вами и в этом не одиноки. Если вам нечем заняться, можете помочь мне по дому.
— С удовольствием!
Потом мы передвигали мебель, сворачивали, выносили на улицу и выбивали ковры, вообще по порядку делали все, что он давно откладывал за недостатком помощи. В остальном у него все было очень аккуратно. Дом был намного опрятнее, чем сам его господин. Потолки были низкие, с деревянными балками, над камином стояли часы на яшмовой подставке и пожелтевшие фотографии в рамочках.
После обеда у меня состоялся дурацкий разговор с Питером, во время которого он сокрушался по поводу моих бед, чуть ли не плакал, кругами возвращаясь к одной и той же мысли: «Все имеют право на болезнь, и в хорошем коллективе всегда отнесутся к семейным проблемам коллеги с пониманием, но если сам человек не выполнил заказ, то клиент не заплатит фирме, а фирма будет вынуждена не заплатить человеку». Проклятая военщина!
— О’кей, — говорю, — вычтешь у меня, что полагается.
— Алекс, все имеют право на болезнь, и в хорошем коллективе всегда отнесутся к семейным проблемам коллеги с искренним пониманием, — заладил он заранее выученную и, видимо, очень импонирующую ему фразу, — но если сам человек не выполнил заказ в срок… — и так далее, и так далее. Короче, вы поняли.
Получив через телефон дневную порцию лютого военно-морского говна, я подумал о том, что сам ни за что не хочу быть боссом, ибо я тот самый плохой солдат, который абсолютно не мечтает стать генералом.
А ведь когда он меня только взял, мы даже подружились и ходили с женой на ужин в его многодетный питомник. Но как раз после этого-то мирного семейного вечера за столом я и заподозрил, что он контуженный на полную голову (стало быть, килем от линкора прилетело), так как этот мудак весь вечер разглагольствовал на тему того, что жены, да и вообще женщины должны знать свое место. «Ведь так было всегда и так написано в Библии». Причем моя-то только смеялась, а вот его жена, гордясь твердыми нравами своего мужа, только поддакивала, терзая нервными пальцами край скатерти.
