– Ну да! Дураком меня считаешь? – обиделся Бирюшкин.
В своей предыдущей жизни Кондрат работал то на бетонном заводе, где варил арматуру для точечной сварки, когда поднимали атомный комбинат в Озерске, то штабельщиком на доке, то в цехе очистки на местном водоканале. Оттуда несколько раз попадал в больницу с отравлением техническим спиртом.
А когда на стройке на него свалилась груда досок, доктора назначили ему ВТЭК, нашли сотрясение мозга и после этого присвоили третью группу. Вот Бирюшкин и устроился сторожить местное кладбище.
– Работа непыльная, – говорил он жене. – Мертвецы лежат себе и лежат. И я лежу. Только живой и в потолок поплевываю.
Дочка вышла замуж, родила внучку, потом развелась и вернулась в отчий дом. А дома из-за вечной пьянки Бирюшкина не любили. Дочка с матерью разрешали Бирюшкину только днем возвращаться в квартиру, а вечера, ночи и утра предложили проводить на своем кладбище.
Сторожи себе и сторожи. Постелили ему лежак в кладовке, а маленькая внучка то и дело повторяла, как считалку, сказанную кем-то фразу: «Спаси нас, Господи, от дедушки Кондратия!»
– А ты, Кондрат, где служил? – спросил Рябчук, закусывая соленым хрустящим корнишоном, что вынул из целлофанового пакета.
– Как только семилетку закончил, сразу же на Северный флот забрили. Там и служил.
– На крейсере!
– Нет, в береговой артиллерии.
– Значит, в морях не плавал.
– Не плавал, но я их видал, когда нас на лодке кататься вывозили – вот житуха-то была.
– А вы там не завшивели?
– Обмундирование, трусы, тельник, конечно, с насекомыми выдали. Даже не прокипятили, суки. Да что вспоминать? Когда было-то?
Рябчук махнул еще стопку и запел:
А может быть,
Как всех твоих подруженек,
Испортил конюх наш хромой?
Поддерживая беседу, Паша спросил Рябчука, знатока поэзии:
– А эти стихи кто написал?
Красные тюльпаны распускаются,
И кругом все люди улыбаются,
Чтоб сбылися все мои мечты,
И чтоб были счастливы я и ты.
Или это:
На крышку гроба пали комья глины,
А вслед несколько монет.
Оркестр играет марш старинный,
И вот Крючковой Люськи нет.
– Это Лидия Бабурина, – сказал многознающий Рябчук. – Она хорошие стихи писала. И много печаталась в настенных календарях. Помнишь, раньше такие были, из газетной бумаги? Кулинарные рецепты, даты, истории про животных, про космонавтов. И стихи, конечно. Вот я там ее в первый раз и прочел. А я с ней даже в переписке состоял. Познакомились на творческом вечере в Челябинске в драмтеатре. Свои сочинения посылал ей регулярно. Она мне советы давала, обещала помочь. Надо было мне тогда соглашаться. А я как дурак стоял, глазами хлопал, а потом оказалось – я был не на высоте.
– Как так?
– Да она заболела, – пояснил Рябчук.
– Жива?
– Померла – рак. Царствие ей небесное! Говорят, облучилась. Возле атомного городка жила.
– Да ты стихи писал, Пушкин! – удивился Бирюшкин. – Вот это да! А песни мог бы писать?
– Песни? Да мог бы. Что тут такого? Эти же хмыри, ну те, что в телевизоре, такую лабуду крутят, а я бы душевные писал.
– Гриша, а ты на кладбище давно работаешь?
– Уж лет пяток, а что?
– Да я вот тут одно наблюдение сделал, а объяснить не получается. Такая, понимаешь, загадка природы.
– Ну, что?
– По утрам иногда вижу странную картину. Вороны чего-то кружат метрах в пятидесяти над землей. Круг у них метров тридцать. И всегда в одном и том же месте. Орут сильно. Я выхожу из домика, кричу им: «Геть!» Без толку! Кружат и кружат. Некоторые как будто кого-то ловят. А оно вроде как пытается прорваться сквозь круг, хочет проскочить сквозь кольцо в небо, но ни разу ему это не удавалось. Галки им тоже помогают. Они, правда, летают ниже. И как бы загоняют кого-то, а переловив, улетают. Давеча опять видел. Вот что это?
– Не бери в голову – какая-то аномалия.
Радио в то же время продолжало свой рассказ: «…магнитный щит Земли „вздрагивает“. Именно эти колебания электромагнитного поля и ощущаются живыми существами. Бактерии, пчелы, голуби, дельфины, саламандры и другие животные обладают способностью ориентироваться по магнитному полю благодаря тому, что природа наградила их встроенными в нервные окончания магнитиками – зернами магнетита Fe3 O4. Во время магнитных бурь этот механизм сбивается, что и приводит к необычному поведению животных…»
– А я слыхал, что эти саламандры… Они не просто жабы. Они будто бы даже в огне не горят, – оживился Рябчук и опрокинул еще стопарик.
– Когда магнитные бури, то самолеты с курса сбиваются и всякое нехорошее происходит, – вспомнил Бирюшкин.
– А я вот слыхал, не знаю, правда или нет, но тоже по радио, будто земная кора движется. И наш город через 150 лет будет на Северном полюсе. И еще говорили, будто через пятьдесят лет Земля не погибнет, а цивилизация может быть.
– Не слыхал, не знаю. А что это у тебя за таблетки? – Бирюшкин указал на пузырек, стоявший на краю стола.
– Это стугерон. Спасибо, что напомнил, – Рябчук положил пузырек в карман. – Это от нарушения мозгового кровообращения…
Вдруг приемник засвистел и от свистка перешел к неприятному треску.
– Трахни, трахни его по корпусу! – посоветовал Рябчук сменщику, сидевшему напротив «ВЭФа».
Бирюшкин хотел стукнуть древнюю технику, но еще более резкий, громоподобный треск послышался с улицы. Сменщики переглянулись и, встав словно по команде, вышли на площадку перед будкой.
Перед сторожкой они ничего не заметили. В ночном небе, подсвеченном догоравшей на западе зарей, было отчетливо видно, как свинцовая предгрозовая туча ползет над крестами и плитами в сторону городка, моргавшего тусклыми фонарями. В двух шагах виднелись тени надгробий. В фонарном свете они казались карликами, стоящими рядками по всему полю.
– Видно, действительно магнитная буря, – согласился Бирюшкин. – Вон и техника барахлит чего-то.
Рябчук взглянул на сменщика: ведь не о том сейчас думал Егорыч. Это задело Рябчука и испугало. Он побледнел. Только теперь вид родного кладбища, к которому он привык за пять лет работы, заставил его испугаться.
– При чем здесь техника? – резонно спросил Рябчук. – Треск снаружи, а чему там трещать?
Вдруг дневной сменщик сказал тихо, но внятно:
– Ну что ж, засиделся я нынче у тебя, пойду до дому, ждут.
Рябчук направился к калитке и, уже дойдя до нее, бросил торопливо:
– Запри за мной. Слышишь? Запри.
