В СССР в те годы расовой гигиене противопоставляли гигиену социальную. В отличие от нацистов, она выводила на вершину эволюции не передовую нацию, скажем немцев, а передовой класс — пролетариат. Главным носителем идей социальной гигиены был нарком здравоохранения Николай Семашко, благодетель и радетель экспериментов Ильи Иванова. Это благодаря ему при наркомате открылся Музей социальной гигиены.
«Основной целью социальной гигиены является оздоровление человеческой расы, так называемая евгеника»5, — проповедовал Семашко. Он считал, что «каждый социальный гигиенист, каждый евгенист, если он не болтает о социальной гигиене и оздоровлении расы, а желает действительно работать в этом направлении, должен быть активным борцом за тот строй, который оздоровляет социальные условия и дает здоровую расу, — за коммунизм»6.
Новым пророком этой передовой советской науки был автор «Двенадцати половых заповедей революционного пролетариата» Арон Залкинд, утверждавший: «Половой подбор должен строиться по линии классовой, революционно-пролетарской целесообразности» и «…у революционного класса, спасающего от погибели все человечество, в половой жизни содержатся исключительно евгенические задачи, то есть задачи революционно-коммунистического оздоровления человечества через потомство…»7 По мнению Залкинда, важным этапом в становлении нового человечества были революции, которые ученый и рассматривал как важный евгенический механизм. Он писал: «Великая французская революция как массовая лечебная мера была полезнее для здоровья человечества, чем миллионы бань, водопроводов и тысячи новых химических средств»8.
2
Путь до Парижа занял несколько дней. Профессор Иванов поселился в доме 25 по rue Dutot, принадлежавшем Институту Пастера. Отсюда он намеревался совершать регулярные визиты в College de France, расположенный в самом начале бульвара Вожирар. Там практиковал доктор Воронов, трансплантатор и гений омоложения.
Первая встреча в дирекции Института Пастера оказалась омрачена сведениями, поступавшими из Гвинеи. Советскому исследователю нарисовали сложную ситуацию на станции вакцинации в Киндии, где обычно содержались обезьяны, готовые к отправке в Париж. Директор этой станции ветеринарный врач Вильбер, или, как называл его Кальметт, «уполномоченный опытной станции по разведению антропоидов», находился в те дни в столице Франции.
Констант Матье, генеральный директор пастеровской станции в Дакаре в 1924–1927 годах, вспоминал: «Этот ветеринар-комендант Вильбер, называемый директором, в 1923 году взял на себя тяжелую задачу: “реализовать проект Кальметта и создать в сердце африканской саванны научное учреждение и современную лабораторию, содержащую необходимые средства”»9.
Несмотря на большие затраты, обстоятельства для этого проекта Института Пастера были самые неподходящие, и потому Вильбер посетовал русскому коллеге на то, что все постройки в Киндии, увы, приостановлены. Падение франка привело к потере жизненно необходимых кредитов, а работать с обезьянами, находившимися на станции, будет затруднительно, так как все они предназначены исключительно для экспериментов в области патологии: шимпанзе намеревались прививать инфекционные заболевания.
Вильбер предлагал для постановки опытов Иванова закупить взрослых шимпанзе и за счет советских средств, отпущенных на экспедицию, достроить железобетонные клетки для обезьян, возведение которых было приостановлено в связи с кризисом. Кроме того, в ремонте нуждалась и сторожка, где должен был жить Илья Иванович. Аванс, который необходимо было передать директору станции, составлял $2500. Причем сделать это нужно было немедленно, чтобы успеть до начала влажного сезона, когда будет нельзя вести строительство и охотиться на шимпанзе. Отлов обезьян мог бы осуществить известный Вильберу подрядчик, которому Иванов должен в письме обрисовать возрастные характеристики особей, необходимых для эксперимента. Кроме того, профессору было сказано, что не могут дать гарантии отлова именно взрослых половозрелых обезьян.
Вильбер указывал, что ближайшим сроком для визита Иванова в Гвинею может стать 1 октября текущего года. Тогда, возможно, на станции в Киндии будут находиться уже пойманные обезьяны, которых разместят в построенных клетках.
Все разговоры, которые ученый вел с Вильбером и другими сотрудниками Пастеровского института, не вносили ясности в положение дел на станции вакцинации. Более того, каждая новая беседа усиливала опасения профессора и вселяла в него тревогу.
Свои сомнения он изложил в «Отчете о командировке в Западную Африку», предназначенному председателю Комиссии по содействию работам Академии наук СССР: «Из дальнейших переговоров выяснилось, что добыча взрослых шимпанзе, необходимых для моих опытов, далеко не обеспечена. Таким образом, после 7–8-месячного ожидания и затраты солидной суммы денег на постройку клеток, ремонт сторожевого домика, я мог оказаться без самого главного — без опытного материала»10.
Профессора тревожило состояние неопределенности. Складывающаяся ситуация подталкивала его к единственно возможному решению: немедленно совершить вылазку в тропическую Африку и на месте убедиться в состоянии дел. Об этом 15 марта Иванов уведомил Кремль в лице Горбунова и на следующий день выехал из порта Бордо в столицу Гвинеи.
Информация о намерениях ученого все же просочилась в советскую прессу. Рассказывая о планах Иванова в Гвинее, популяризатор совнауки Мелик-Пашаев писал: «В случае удачи означенных опытов предполагается устройство специальной зоофермы в местности с подходящими для жизни и размножения антропоморфных обезьян условиями (в окрестностях Сухума по побережью Черного моря) для получения помеси, которая будет представлена более одаренными формами обезьян, более близкими к человеку и более удобными в смысле возможности использовать их для омоложения»11.
3
Путешествие в тропики выглядело героическим поступком, тем более в пожилом возрасте. Иванов был осведомлен об опасностях, которые таит в себе среда Гвинеи. Уж кому, как не ему, было известно, что городок Киндия, где в 1923 году была открыта станция в статусе филиала Парижского Пастеровского института, был избран бактериологом Кальметтом отнюдь не случайно. Помимо разведения в вольерах шимпанзе, здесь собирались решать профильные задачи: проводить исследования по патологии таких болезней, как туберкулез, проказа, рак, исследовать экзотические, не известные в Европе инфекции. А таковых было предостаточно: сонная болезнь, вызываемая мухой цеце, язвы песчаной блохи и зуд «кро-кро», следствие проникновения в кожу паразитических червей, лихорадка Эбола, нильская лихорадка…
В том же 1926 году сотрудник больницы Альберта Швейцера доктор Фриц Тренс, занимавшийся лечением железнодорожных рабочих от дизентерии, открыл на экваторе в Габоне новый вибрион. Врач первоначально принял его за бациллярную дизентерию. Но вскоре исследование показало, что это неизвестный вид холеры. Тренс не мог произвести полноценное исследование этого вибриона на месте. Здесь не имелось оборудования, которое, например, существовало в Киндии и, конечно, в Институте Пастера. Тренсу нужно было решить сложную головоломку: как вывезти возбудитель в Европу. Это можно было сделать, только введя свежий и действенный вибрион животному или человеку. В случае с животным могли возникнуть проблемы на границе, где все прибывавшие из колоний подвергались карантину. Такой провоз мог быть квалифицирован как нарушение закона. И Тренс принял единственное, на его взгляд, решение: перед посадкой на пароход он выпил жидкость из пузырька, содержавшую опасный возбудитель, и стал живым контейнером. Врач сошел на берег Франции уже больным. Но он имел в своем распоряжении необходимый для изучения вибрион и пережил течение болезни, которую мог описать на собственном опыте. Станция в Киндии должна была позволять изучать грозные возбудители на месте, не прибегая к профессиональному героизму.
