Лобенко он нашел на Майдане перед сценой с ораторами. Тот снимал то выступающих, то людей из толпы, приехавших из разных регионов. Филатов помахал ему рукой.
Увидев его, Лобенко смутился, но не более чем на секунду. Перепоручил камеру помощнику, двинулся к нему через толпу. По пути сделал вид, что рад встрече. Филатов придал лицу такой вид еще раньше.
– Ты как здесь оказался? – первым спросил Лобенко.
– Приехал посмотреть на революцию своими глазами. А ты?
– Работаю на местном телеканале, делаю аналитические программы, – не слишком уверенно сказал Лобенко.
– Давно?
– С неделю уже.
– И на чьей ты стороне в этих событиях?
– Ни на чьей! Отображаю все объективно, – уклончиво ответил тот.
– А я слышал, ты снимаешь фильм против «оранжевых», – обронил Филатов как бы невзначай. – По заказу другой стороны, так сказать.
– Никаких фильмов, обычная работа! – стал отнекиваться Лобенко.
– Да мне-то что, без разницы, – сказал Филатов и для пущей убедительности махнул рукой. – Хоть фильм, хоть чего еще.
– Это просто передача.
– Ну и как тебе здесь – нравится? – спросил Филатов и обвел взглядом толпу.
– Здесь веет свежим воздухом, а у нас уже все закисло.
– Н-да, пожалуй, здесь будет посвежее, чем у нас, – согласился Филатов. – А когда можно будет посмотреть твой фильм?
– Какой фильм?
– Ну, против «оранжевых».
– Говорю же тебе – это не фильм! – рассердился Лобенко. – Чего прицепился?
– Тише-тише! – сделал успокоительный жест Филатов. – Ну передачу. Какая, на хрен, разница? Люблю я твои программы, потому и спрашиваю. Высокий профессионализм, – похвалил он. – Мастерство, как говорится, не пропьешь.
Лобенко смягчился.
– За пару дней до третьего тура, – сказал он, – я тебе позвоню.
– Ага, позвони, если не трудно, – обрадовался Филатов. – Не хотелось бы пропустить.
– А хочешь, – лукаво прищурился Лобенко, – и тебя сниму на фоне всего этого?
– Нет-нет, пока не нужно, – отказался Филатов.
– Почему? – вроде бы наивно удивился тот.
– Надо будет что-то говорить, а я пока не определился что.
– Ну, как знаешь, – согласился тот. – Надумаешь – всегда пожалуйста.
На сцену вышла Джульетта. Она и еще какой-то рэпер в мешковатых джинсах с приспущенной мотней стали вместе петь звенящими агрессивными голосами:
Вместе нас много – нас не одолеть!
Вместе нас много – нас не одолеть!
Вместе нас много – нас не одолеть!
Вместе нас много – нас не одолеть!
Вместе нас много – нас не одолеть!
Фальсификациям – нет!
Махинациям – нет!
«Понятиям» – нет!
Нет – лжи!
Ющенко – да!
Ющенко – да!
Ющенко – это наш президент!
Да! Да! Да!
Филатову показалось, что песня вгоняет толпу в транс, она завороженно подпевала. Он восхитился тем, как умело тут все организовано.
Фальсификациям – нет! – продолжалась песня. —
Махинациям – нет!
«Понятиям» – нет!
Нет – лжи!
Ющенко – да!
Ющенко – да!
Ющенко – это наш президент!
Да! Да! Да!
Мы – не быдло, мы – не козлы…
– Это уж точно, – согласился с ней Филатов, имея в виду последние слова, – скорее козы. Ничего бабец, а? – Он кивнул на большой экран, где лицо Джульетты показывали крупным планом. Лобенко ревниво сверкнул глазами.
– Это моя женщина! – серьезно сказал он.
«Вон оно что! – удивился Филатов. – Возьмем на заметку».
– Мне пора работать, – спохватился Лобенко.
Они попрощались, Лобенко вернулся к своей группе.
«Время еще есть, – прикинул Филатов. – Но терять его не следует».
Тощий небритый юноша слегка блаженного вида в мешковатой куртке и вязаной шапочке, нагруженный революционной символикой, протянул ему оранжевый шарф.
– Берите, – предложил он, – это бесплатно.
– Я могу и заплатить, – сказал Филатов.
– Не нужно.
Он поблагодарил, взял шарф, накинул поверх пальто и почувствовал себя частью отряда Че Гевары, высадившегося на берегах Днепра. Еще раз обвел глазами площадь. Накануне по телевизору в гостинице дикторша сказала, что это самая большая в Европе площадь Независимости. Ему тогда стало смешно – до чего же хохлы гордятся своей «незалежностью» – площадями меряются. Уж сколько лет прошло, а они все никак не могут Алексей Митрофанов нарадоваться. Как будто освободились от колониальной зависимости, где их били палками и заставляли прислуживать. Хотя, чем еще забивать баки народу, если других достижений, кроме «незалежности», и нет? Это замена «светлому будущему», которое было раньше.
Теперь он видел, что площадь действительно очень большая. Она располагалась по обе стороны Крещатика и планировалась явно для выведения на нее большого количества людей. Вот только зачем? Не сыграла ли она роль того самого театрального ружья, которое если висит на стене в первом акте, то в последнем должно выстрелить? Опасная, в сущности, вещь – большая и уютная площадь в центре города. Властям следует быть осторожными при их проектировании. Не было бы народу где собраться – глядишь, и рассосалось бы все.
Погрузившись в размышления, Филатов бродил между палатками. Пожилой мужик тихо сказал ему, оглядываясь по сторонам:
– Сними ты эту дрянь, хлопче, надень наш! – и протянул ему бело-голубой шарф.
Филатов взял и его, но надевать не стал, а сунул в карман. Будет еще один сувенир.
Он относился с происходящему со смесью снобизма и одобрения. Снобизма – потому что Киев провинция в сравнении с Москвой, что ни говори. Даже главная улица – Крещатик – напоминала часть Садового кольца, где сталинки помассивнее. Валовую улицу, например, или Земляной Вал в районе Курского вокзала. Одобрения же – потому что энтузиазм было видно невооруженным глазом, а это всегда вызывает уважение.
– Александр! – вдруг услышал он возглас. – Какими судьбами?
Перед ним стоял коренастый человек с вислыми усами и запорожским чубом на голове. Под расстегнутой курткой виднелась вышитая украинская сорочка. «Тарас Бульба! – подумал Филатов. – Но откуда он меня знает?» Революция напоминала еще и ярмарку, балаган и карнавал одновременно. Он почти не удивился странному персонажу, возникшему перед ним.
– Не признал? – спросил человек, тряся его руку обеими своими.
– Нет.
– Олег Маслаченко. Филатов вспомнил.
