Он отошел от окна и приблизился к ней. На его серьезном лице лежала тень раздражения.
— А что, скажи на милость, должно быть? Как я уже говорил, я в жизни ни от кого не слышал и двух слов о мисс Вайнер.
Анна ничего не ответила, и они продолжали неподвижно стоять друг против друга. На какой-то миг она перестала думать о Софи Вайнер и Оуэне: единственной мыслью было, что вот они с Дарроу одни и стоят рядом, а их руки и губы в первый раз не встретились.
Он с сомнением оглянулся на окно:
— Сильно льет. Может, не стоит тебе выходить?
Она стояла в нерешительности, словно ждала, что он станет ее отговаривать.
— Пожалуй, не стоит. Пойду-ка я лучше к свекрови — Оуэн только что все ей рассказал.
— А, — осмелился Дарроу улыбнуться. — Это объясняет чей-то телефонный звонок мисс Пейнтер, который я слышал, когда поднимался наверх!
При упоминании имени мисс Пейнтер оба рассмеялись, и Анна направилась к двери. Он распахнул дверь перед ней и вышел следом.
XIX
Он оставил ее перед дверью в гостиную мадам де Шантель и один нырнул под дождь.
Ветер яростно трепал голые вершины деревьев вдоль аллеи и швырял колючие струи воды ему в лицо. Он пошел к воротам, там свернул на дорогу и зашагал под открытым небом, борясь с порывами ветра. Ровная пашня справа и слева превратилась в слякотную пустыню, а красно-желтый густой подлесок, сквозь который они с Оуэном пробирались накануне, безутешно дрожал под мчащимися тучами.
Дарроу продолжал идти, не задумываясь, куда идет. Мысли его метались, как верхушки деревьев. Сообщение Анны не явилось для него полной неожиданностью: тем утром, когда он возвращался домой с Оуэном Литом и мисс Вайнер, интуиция на миг подсказала ему истину. Но то была не более чем интуиция; теперь же имелся подтвержденный факт, заволакивающий тьмой все небо.
Что касается его собственного отношения, то он сразу увидел, что это открытие никаким существенным образом его не меняло. Если прежде он был связан обетом молчания, так же он был связан и сейчас; единственное различие заключалось в том, что теперь бремя молчания стало еще невыносимей. Раньше он испытывал к беззащитной Софи Вайнер сочувствие, к которому примешивались угрызения совести. Но теперь — полуосознанно — непонятное негодование. Бывший выше, как он считал, расхожих предрассудков, он сознавал, что разделяет общепринятое сомнение в бескорыстии женщины, которая пытается подняться над своим прошлым. Неудивительно, что она до смерти испугалась, встретив его в Живре! В его власти было причинить ей больший вред, чем он воображал…
Несомненно, он не желал навредить ей; но ему отчаянно хотелось помешать ей выйти замуж за Оуэна Лита. Он пытался избавиться от этого чувства, выделить его и конкретизировать, чтобы понять, какие мотивы лежат в его основе; но оно оставалось безрассудным бурлением крови, инстинктивным отказом принять вещь, которую, как ни убеждай себя, невозможно признать естественной. Ходьба, даже такая долгая, не приблизила его к какому-либо объяснению; и, пройдя две или три деревни, утопающие в грязи, он повернул назад и устало потащился в Живр. Шагая по темной аллее на огоньки, мигающие сквозь качанье ветвей, он внезапно осознал полное свое бессилие. Он мог сколько угодно обдумывать и комбинировать, но сделать не мог ничего, абсолютно ничего…
Он бросил промокшее пальто в вестибюле и поднялся в свою комнату. Но на лестничной площадке его догнала озабоченная служанка, которая тихим прерывающимся голосом попросила его сделать одолжение и на минутку заглянуть в гостиную маркизы. Несколько обескураженный приглашением, он проследовал за служанкой к двери, у которой пару часов назад расстался с миссис Лит. Дверь открылась, и он очутился в большой, освещенной лампой комнате, в которой, как он мгновенно понял, никого не было, так что ему достало времени заметить, даже в таком расстроенном состоянии, до какой интересной степени гостиная мадам де Шантель соответствует ее времени и характеру. Портьеры, перехваченные шнуром, пурпурная атласная обивка, жардиньерка севрского фарфора, каминный экран красного дерева, маленькие столики, покрытые бархатной накидкой с кружевной оторочкой и плотно уставленные серебряными безделушками и жеманными миниатюрами, — почти идеально воссозданное окружение белокурых красавиц шестидесятых годов. Дарроу удивило, что сыновнее почтение Фрейзера Лита, пересилив его эстетические мучения, заставило примириться с сим анахронизмом посреди присущего Живру изящества восемнадцатого века; но, коротко поразмыслив, Дарроу решил, что для покойного владельца Живра подобное, видимо, было вполне в традициях этого места.
Появление мадам де Шантель из внутренних покоев прервало неуместные раздумья Дарроу. Она уже нарядилась для вечера, и, кроме слегка покрасневших век, ничто в ее тщательно ухоженной внешности не намекало на возбужденность; но Дарроу заметил, что она сжимает кружевной платочек большим и указательным пальцами, тем самым признавая серьезность события.
Она с места в карьер заговорила о сути случившейся беды, призывая Дарроу во имя всех Эверардов вмешаться вместе с ней, чтобы спасти ее любимца. Она, мол, убеждена, что не напрасно обращается к тому, чья личность, тон, следование традициям столь блестяще показали его приверженность принципам, которые она призывает его защитить. Ее собственное признание Дарроу, доверие, которое она сразу оказала ему, должно убедить его, что она инстинктивно почувствовала общность их взглядов на эти фундаментальные вопросы. Более того, она увидела в нем единственного человека, которого, безболезненно для ее материнской любви, может приветствовать как преемника ее сына; и, может, сейчас она взывала к Дарроу, как к отцу Оуэна, помочь ей спасти злосчастного мальчика.
— Не подумайте, пожалуйста, что я хоть в малейшей степени упрекаю Анну или выказываю недостаточную симпатию к ней, считая, что она частично несет ответственность за случившееся. Анна — «современна», так, кажется, это называется, когда читают чудовищные книги и восхищаются отвратительными картинами. Более того, — продолжала мадам де Шантель, доверительно подавшись вперед, — я сама всегда жила в более или менее подобной атмосфере: мой сын, знаете ли, был такой революционер. Только он, конечно, не применял на практике свои идеи — это было чисто интеллектуальное увлечение. Этого дорогая Анна никогда не могла понять. И боюсь, внесла ту же путаницу в сознание Оуэна — поспособствовала смешению того, о чем читаешь, и того, что делаешь… Вы, разумеется, знаете, что она поддерживает его в сей ужасной истории?
Наконец, после долгого предисловия, она перешла к тому, чем именно может помочь Дарроу.
— Мой внук, мистер Дарроу, говорит, что я нелогична и немилосердна, поскольку мои чувства к мисс Вайнер изменились после того, как я услышала эту новость. Что ж! Вы знаете ее, по-моему, несколько лет. Анна говорит, вы встречали ее, когда она была компаньонкой этой ужасно вульгарной миссис Мюррет. И я прошу вас, как друга, как одного из нас, сказать, считаете ли вы, что девушка, которой пришлось мыкаться по свету в такого рода амплуа и прислуживать всяким людям, достойна быть женой Оуэна. Я ничего не имею против нее! Девушка мне нравилась, мистер Дарроу… Но что делать с этим? Я не хочу, чтобы она выходила за моего внука. Если бы я искала жену для Оуэна, то не обращалась бы для этого к Фарлоу. Вот что Анна не может понять, и вы должны помочь мне объяснить ей это.
